В «игру» вступает дублер

— Думаю, он найдёт приемлемое объяснение или заставит молчать. Она ничего толком не знает. Василий стерёг её в соседней комнате, так говорит, что нас почти не было слышно. А лица моего она не видела. Теперь вот что. Доложи нашим, что Клейст на днях вызывал с фронта командование 13-й и 23-й танковых дивизий. Думаю, это неспроста. В штаб-квартире суета, какой раньше не было. Это сведения точные — старик Вагнер там истопником, всё подмечает, дочери рассказывает. Великолепный старик оказался! И ещё: Абвер готовит специального агента для заброски в Грозный. Не иначе как для организации крупной диверсии, чтобы ослабить снабжение наших войск горючим. Агент — специалист. То ли инженер, то ли техник из пленных. Дело знает и бывалый.

— Приметы? — спросил Чернов.

— Тебе бы биографию с фотографией! — усмехнулся Зигфрид. — Знаю только, что у того человека очень маленькие уши, плотно прижатые к височной части.

— Не богато.

— Чем богаты, тем и рады. Майор Файст не дурак, держит своих питомцев на казарменном положении. Если и разрешает выход в город, за пределы разведшколы, то лишь к женщинам, которых они сами же, немцы, и подобрали. Внешне выглядит как поощрение, а на самом деле проверяют, не болтлив ли агент. Об «инженере» разведал Петрович через старого приятеля, у которого дочь в числе «благонадёжных» женщин, подобранных Файстом. Ну, Коля, мне пора уходить. Хоть и выходной сегодня в театре, а ночевать лучше дома. Тем более, что здесь место занято.

— Понимаю, — Чернов, смущаясь, отвернул подкладку, вытащил листок. — Письмо тебе от мамы… Ты здесь почитай, а потом пойдёшь.

— Что же ты молчал!

Зигфрид с волнением взял листок, быстро сел к лампе. Николай видел, как на его просветлённом лице внезапно проступили желваки, как сжался и замер Зигфрид. Не такую весть желал бы он принести товарищу. Подошёл Петрович:

— Вы чего молчите?

— Тс-с-с… — приложил Николай палец к губам. — Письмо… Его сестра погибла.

Петрович горестно покачал головой. Зигфрид с усилием поднялся, глухо сказал:

— Нина была младше меня… Всего девятнадцать… Добровольно ушла к партизанам, и вот…

Он подал скомканный листок Петровичу:

— Сожги.

— Зигфрид… — Николаю хотелось утешить товарища в таком несчастье.

— Ты не волнуйся, — тихо сказал Зигфрид, — я устою, выдержу… Передайте маме, что я жив.

Он вышел, а Николай ещё долго вскидывал к голове руки и терзался, что именно ему выпала участь доставить Зигфриду плохое известие. Спал Чернов тревожно. Чуть свет его разбудил Петрович:

— Вставай, пора уходить.

Николай растёр затёкшую шею.

— Поешь, а то дорога дальняя, — Петрович поставил перед ним яичницу с салом.

— Хорошо тут, даже уходить не хочется, — сказал Николай. — Кровать мягкая, еду прямо в постель приносят. И книжки есть. Санаторий!

— Это Валентин позаботился, уютное гнёздышко свил, — пошутил Петрович. — Для себя старался.

— А сам вот и не добрался!

— Отсюда, главное, выбраться надо вовремя. А то было дело, когда облаву после бомбёжки устроили. Только Зигфрид сюда прибежал, когда ракету-то пустил возле виллы, слышим: мотоциклы, стрельба! Ну, думаю, как нагрянут?! Может, и не нашли бы убежище, а всё-таки неспокойно мне стало. Я и вышел: пусть видят, что не таюсь, и прятать, значит, мне нечего. Один фарами посветил, другой — с вопросами. Хоть и плохо, но по-русски. Я говорю: мол, ищете кого? А он: «Партизан, партизан!» А я: откуда, мол? И тут он меня признал: «Сторож… на кладбищ…» Говорю: «Точно». Видать, стоял там на посту, когда хоронили ихних, и меня запомнил. И, представь себе, зашли, мельком комнату осмотрели, вышли и уехали… Ну, поел? Присядем на дорожку.

Они присели. Николай попросил:

— Петрович, надо бы прощупать охранников гестаповской тюрьмы. Может, выручать кого придётся.

— Побег, что ли, устроить?

— Возможно.

— Так, значит, тот человек, что гранату бросил, ваш?

— По заданию ли действовал или по собственному почину, всё равно наш, советский.

— Это верно. Буду стараться.

— А с Морозовым что? Так и не знаем.

— Ты с Зигфридом говорил?

— Говорил. Он тоже ничего толком не знает. Хорошо бы заполучить списки людей, содержащихся в гестапо.

— Ну, ты же слыхал, что Зигфрид сказал: Гук теперь у него в руках. Он из него выжмет.

— А вдруг этот Гук вывернется? — высказал сомнение Николай. — Уж очень скользкий тип.

Прорыв