В деревне Пяторота

Конечно, Лала была очарована и невозмутимостью величавых верблюдов; и невероятно пёстрыми восточными нарядами, отделанными золотым шитьём; и красочностью, а также витиеватостью восточной речи. Поэтому, когда хитрый помощник смекнул, что он может услужить своему хозяину, если преподнесёт ему в дар юную деву, чья кожа отливала, будто золото чёрного цвета, он спросил у девушки, хочет ли она увидеть город невиданной красы, который стоит прям на берегу моря?

Услышав про море, Лала тут же спустилась с носилок и велела усадить её на верблюда. А помощнику торговца только то и надобно было! Попрощавшись со спутниками необычной девушки, караван продолжил свой путь. Спустя ещё пару месяцев он вошёл в город. Там их встретил Мехмед – справный мужчина в расцвете сил и лет, у коего имелось четыре жены и ещё куча наложниц. Однако грациозная хрупкая дева с блестящей кожей и непослушными жёсткими завитушками на голове восхитила богатого торговца и ценителя женской красы.

Будучи глубоко верующим человеком, он не осмелился нарушить шариат, согласно коему мусульманин мог иметь не более четырёх жён, и Лалу в жёны не взял. Но Мехмед объявил её любимой наложницей и поселил в лучших покоях своего дома. Лала была не против. Она радовалась возможности каждое утро выходить на берег моря и любоваться его красотой, а вместе с тем добрый человек Мехмед пришёлся девушке по душе, и она с удовольствием стала жить в его доме, где ни в чём не знала отказа. Мехмед звал её «Моя Лале» (тюльпан).

Спустя год в один из дождливых осенних дней Лала родила дочку. Назвали её Ягмур, что в переводе с турецкого означает «дождь», или ещё – «родившаяся в дождь». Законные жёны богатого торговца надеялись, что ребёнок родится темнокожий, и Мехмед, дабы не портить благородную кровь, выставит из дома ненавистную соперницу. Но, к их разочарованию, и к удивлению многочисленной родни главы большого семейства, малютка по виду мало чем отличалась от других турчанок, разве что её тёмно-карие миндалевидные глаза блестели, подобно драгоценным алмазам, которыми когда-то снабдила в дорогу Лалу её мать.

Ягмур выросла и превратилась в настоящую красавицу. Маленькая, хрупкая, она от своей матери унаследовала страсть к мечтаниям. Неудивительно, что когда пришёл час, девушка захотела увидеть дальние страны. К тому времени Мехмеда не стало, а Лала, памятуя, какой была она сама в юные годы, не стала препятствовать желанию дочери. Отдав ей семейные драгоценности, женщина благословила дочь в дорогу. Только не повезло девушке, и Ягмур в один не самый лучший день своей жизни оказалась на невольничьем рынке в огромном и шумном Константинополе, где её и приметил русский помещик, прозванный крепостными «Самодур» за свой на редкость жестокий характер, ведь людей он ни во что не ставил.

Этот человек привёз дочь свободолюбивой уроженки знойной Африки и гордого потомка Османов в своё поместье Благодатное. Там он сделал Ягмур своей наложницей. А когда она родила ему сына, Самодур отправил молодую женщину работать на кухне. Дворовые девки и прочий работный люд стали звать повариху Матвеевна. Ведь, желая сохранить какую-то связь с родиной, Ягмур решила, что русское имя Матвей будет наиболее созвучно имени её отца Мехмеда. А сына своего она назвала Иваном. Отец-то у него, как ни крути, – русский.

Очень скоро новоиспечённая повариха приобрела в поместье такой авторитет, что только барин мог себе позволить войти в её владения – кухню и примыкавшие к ней кладовые. Их сын рос смышлёным, красивым и здоровым мальчиком на радость своей матери. Ягмур как будто бы смирилась со своей участью и даже выглядела не то чтобы довольной, но внешне невозмутимой. И только изредка вспыхивавший в её загадочных глазах неистовый блеск, наводил на мысль, что эта женщина – дремлющий до поры до времени вулкан, и что лучше «Не будить лихо, пока оно тихо».

Тем не менее Ягмур, она же Матвеевна, в жизнь поместья Благодатное не вмешивалась. Конечно, как и весь трудившийся на Самодура люд, она знала, что немало бабьих судеб он исковеркал, поскольку в усадьбе не было ни одной девки, которая не прошла бы чрез покои сластолюбивого барина. А куда крепостным деваться? Терпели!

Однако, когда барин, уверовавший в свою абсолютную безнаказанность, положил глаз на юную Дуняшу – девушку, которую её сын Иван уже видел в мечтах своей невестой, и Дуне, как невооружённым глазом было заметно, он тоже нравился, Матвеевна не стерпела. В тот самый тихий осенний вечер, когда Евдокию подстерегала беда в барских покоях, Матвеевна предложила Самодуру угостить его, а также двух его подельников в грязных делах, ужином при романтической обстановке.