В час ворон

Песни наших душ сходятся друг с другом в жестокой схватке, разрывая еле дышащий аккордеон в клочья. Я прижимаю ладони к ушам, надеясь, что от давления звон в них прекратится.

— Какого черта?

Сердце под ребрами колотится в панике. Я несколько раз двигаю челюстью взад-вперед, чтобы снова почувствовать ее и прогнать онемение. Звон в ушах затихает до низкого глухого гула.

По какой-то причине наши с бабулей души не могут найти единую волну. Какая-то враждебная реакция, помеха, которая не дает им работать вместе. Как будто природа говорит мне, что вода и электричество не смешиваются. То же случилось с Эллисом. Только вот я сегодня не пила. Может, я теряю дар? Дедуля нес свой большую часть жизни. Моему же пятнадцать лет. Не слишком ли рано он истощился?

— Божий дар нельзя использовать себе на пользу, — разносится по тесной палате низкий голос Могильного Праха.

— Что ты сказал?

Его огромный силуэт занимает все пространство дверного проема. Он вежливо и тихо заходит в палату и закрывает за собой дверь.

— Господь ждет, что мы будем творить чудеса по справедливости. Нельзя пользоваться духовными силами в корыстных целях. Твой дедушка узнал это, когда Агнес лишилась первого ребенка в родах.

Я кидаю на бабулю взгляд, будто ожидая от нее подтверждения. Она никогда не рассказывала о том, что потеряла ребенка. Не то чтобы такими вещами люди охотно делились.

Щебечущий сигнал, обозначающий нахождение бабули на этом свете, постепенно замедляется. Гнилая вонь смерти густеет в воздухе.

— Это в крови, — говорит Могильный Прах, подходя ближе. Он касается ладонью моего локтя, и я замираю. — Правила, которые связывают тебя с даром, скрыты в твоей крови. Твоя кровь и ее, они одинаковые. Никак не обойти. — Его слова будто накреняют мир под моими ногами.

В груди расцветает паника от мысли, что я не могу спасти бабулю. Это глупо. Бабуля издевалась надо мной всю жизнь. Но мысль о том, что она умирает, а я не могу остановить это…

Я в отчаянии поворачиваюсь к Праху:

— Но мне надо попробовать еще, так?

— Нет смысла, малыш. Ты не можешь спасти ее, как не могла бы спасти себя.

Могильный Прах обнимает меня за плечи огромной рукой. Мы стоим там, смотря на старуху. Хрупкую и съежившуюся. Беспомощную. Мысль о том, что я боялась ее большую часть своей жизни, теперь кажется невозможной, смешной.

Я едва слышу, как к нам присоединяется тетя Вайолет. Мы стоим там втроем, плечом к плечу. Следим, как затухает бабулина жизнь.

Вскоре писк машины останавливается и разражаются ревом сигналы тревоги, давая знать о случившемся персоналу. Мы отступаем, позволяя им попытаться оживить ее. Но песня ее души уже затихла.

Агнес Уайлдер не вернуть.

Какая-то пустота заполняет комнату ожидания. Когда умирает родственник, положено печалиться, даже горевать. Но у нас ни слезинки, только пустота. Мне не жаль, что она умерла. Но я и не рада. Просто это случилось, а понимание, что делать дальше, еще ко мне не пришло.

Жизнь в больнице утихает по мере того, как расходятся пациенты и посетители в конце дня. Остаются те немногие измотанные, с которыми случилось худшее. Когда кто-то умирает, нужно пройти через определенные больничные процедуры. В основном они состоят из ожидания, пока кто-то выполнит свою работу, а затем сообщит тебе, что дело сделано.

Могильный Прах сидит с мусорным ведерком между ног, чтобы ссыпать туда деревянную стружку оттого, что он вырезает. Тетя Вайолет пролистывает какой-то журнал о домашнем хозяйстве, кажется, уже в третий раз.

— Я не могла спасти бабулю, — сообщаю я полу, не в силах смотреть при этом тете Вайолет в глаза. Не знаю, почему мне стыдно. Тетя Вайолет не то чтобы тоже как-то особо любила мать. Наверное, мне просто нужно сказать ей, что я пыталась. — Прах говорит, дело в моем даре, — говорю я, вытаскивая ниточку из джинсовых шорт. — Что-то о божьих правилах про кровь от крови… — Которые кажутся тем несправедливей, чем больше я об этом думаю. — Нельзя заговаривать смерть родни.

Еще одна мысль ускользает от меня. Я так же не могла заговорить смерть Эллиса. Это же не может значить?.. Конечно нет. Во всем виновато пиво, которое я выпила в тот день.

Могильный Прах сдувает лишнюю стружку, прилипшую к маленькой деревянной поделке, привлекая наше внимание. Он поворачивает поделку из стороны в сторону, размышляя, как именно продолжить вырезать ее.

Сидя там, смотря на него, я вдруг понимаю, что он один из немногих оставшихся у меня близких, какими бы странными ни были наши отношения. И есть неплохой шанс, что и его у меня заберут.

— Ты в этом замешана, — говорю я тете Вайолет. Она бросает на меня быстрый взгляд, не понимая, о чем я. — Ратледжи не узнали бы о моем масле пожирателя греха и том, на что оно способно, если бы ты им не помогала. Дважды. — Я поднимаю два пальца, чтобы она осознала тяжесть своих проступков.

Она начинает ковырять ногти, будто ничего более интересного в мире сейчас нет.

— Ты использовала меня в детстве, — продолжаю я.