В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Потому что эта рука не желает пачкаться, — в разговор вяло вмешался сонный Богунов.

Из глубины палатки донеслись протяжные стоны и тотчас следом за ними взрывы кашля, сухого, клокочущего, лающего, булькающего. Богунов, разбуженный оглушительным кашлем, приоткрыл глаза, сверкнул белками глаз, произнес коротко:

— Во-о… Помойная яма, — и опять уткнулся носом в колени.

— Как только не приходилось спать на этой операции, — Матиевский затянулся из затравленного крохотного окурочка, — и по пояс в воде, и в глиняной каше, и засыпанными землей, и на камнях калачиком. Впрочем, спать — шикарно сказано. Так — один глаз на часок закрыт, другой вытаращен, как блин. Но эта ночь, конечно, настоящий подарок любящего нас начальства. Сон столбом. Теперь я понимаю, как уютно в братской могиле. Кстати, как там, в офицерской палатке, товарищ лейтенант? Не тесно?

Шульгин почувствовал скрытый упрек:

— В офицерской палатке, Сережа, действительно спят, лежа. Кто на боку, спиной к спине, а кто и раскинулся, как младенец…

— Ага, субординация, значит соблюдается. Вот так… Солдатам — товарная теплушка… Солдатам — телячий загон, в котором можно только мычать и блеять…

— Сергей!.. — Шульгин одернул солдата, краснея и мучительно сознавая, что должен что-то сказать…

Матиевский махнул рукой:

— Да я понимаю, товарищ лейтенант. Пустой разговор на эту тему… У нас ведь самая демократичная армия, не так ли, товарищ лейтенант?.. У нас ведь равенство и братство! Человек человеку друг, товарищ, брат… И те, братья, которые в товарных теплушках, очень должны этим гордиться, — Матиевский глубоко затянулся обжигающим дымком. — Вот и гордимся, что еще, слава Богу, не сидим за колючей проволокой. Правильно?

Матиевский сверкнул белками глаз.

— Гордимся нашим денежным довольствием — целых семь рублей на брата в месяц. Так нас вознаграждают за воинский труд. Гордимся, что нас кормят на целый рубль в день.

Матиевский зло сдвинул белесые брови.

— А ведь каждый из нас, «афганцев», знает о войне больше, чем любой выпускник военного училища… Каждый может не сегодня-завтра получить свой кусок свинца в лоб. Я уже не говорю об увечьях, ранениях и болезнях. Но нас всех под одну гребенку — семь рублей в месяц и вот такое место в вонючей палатке. Что же это, скажите, товарищ лейтенант?..

Матиевский горько усмехнулся:

— Дешево же ценят нашу кровь! Может, потому и льется так щедро солдатская кровушка в Афганистане, что она обходится государству семь рублей в месяц. Нам платят идеями. Только эти идеи о равенстве и братстве трещат по швам, когда сидишь среди четырех сотен больных солдат в одной палатке, а в другой палатке раскинулись, как младенцы, эти кормильцы идеями…

Матиевский вытер с лица липкую испарину:

— Вот зато когда об Афганистане начнут говорить и писать, окажется, что все, от солдата и до маршала, гнили в одних окопах и ели одинаково черствый солдатский хлеб. И все награды будут заслуженными. И хозвзводовские сержанты, и прапора будут в Союзе выпячивать грудь с ворованными наградами перед нами, окопной голью с пустыми гимнастерками. А как же — на груди у них будет мерило ратного труда.

Помрачневший Шульгин молчал.

— А что будет с нами, когда мы вернемся домой? — Матиевский нахмурил брови. — Мы ведь и не воевали, согласно заявлениям в газетах. Первым «афганцам» в Союзе вообще запрещали носить боевые ордена. Ордена прятали в кошельках вместе с мелочью. Нашим женам и матерям до сих пор запрещают говорить, где мы находимся. Наших товарищей хоронят тайно и безгласно. Нас всех призывают к молчанию, и пытаются забыть о нас немедленно, будто нас нет.

Андрей затряс головой:

— Правительство не может о нас забыть. Я уверен, будет постановление, и нас признают участниками боевых действий, окажут помощь всем, дадут льготы, как ветеранам…

— Только не при этом строе, — Матиевский сощурил глаза.

Шульгин вздрогнул.

Матиевский смотрел на него колючим взглядом.

— Сразу видно, что вы, товарищ лейтенант, политический работник. Вы будете упираться до последнего, но надеяться и верить в какое-то благополучие. Очень трудно снять розовые очки. Но мы уже не мальчики. И эта необъявленная война на многое раскрывает глаза.

Матиевский пожал плечами.

— Льготы нам, возможно, дадут. Но, скорее всего, они будут такими же, как и эта палатка.

Матиевский неожиданно улыбнулся:

— Хотите, анекдот расскажу?

Шульгин молча смотрел в глубину палатки.

Матиевский наклонил белобрысую голову, прищурил глаза.

— Зашел «афганец» в парикмахерскую. Стригут его. Парикмахер задает вопрос: «Как там дела, в Афганистане?» «Афганец» отвечает: «Ничего… Стабилизируются». Брадобрей через пять минут тот же вопрос: «Как там дела, в Афганистане?» «Афганец» опять отвечает: «Стабилизируются». Цирюльник, будто глухой, через минуту тот же вопрос. «Афганец» так же: «Стабилизируются». Постриг этот мастер «афганца». Тот спрашивает: «А почему вы мне задавали один и тот же вопрос?» Цирюльник отвечает: «Вы знаете, когда вы говорили, что там, в Афганистане, все стабилизируется — у вас волосы дыбом вставали. Просто так легче было их стричь».