В

Сзади послышались шаги. Проходя мимо следующего фонаря, он увидел растущие тени в касках, чьи шаги попадали в такт его убыстряющейся походке. Полиция? Он был на грани паники: его преследуют. Годольфин с раскинутыми в стороны, словно крылья загнанного в угол кондора, руками обернулся посмотреть на них. Но никого не увидел.

— Вам хотят задать пару вопросов, — промурлыкал из темноты голос по-итальянски.

Он не смог бы этого объяснить, но жизнь вдруг вернулась к нему: все шло как всегда — когда он поднимал против махдистов эскадрон изменников, брал Борнео на китобойном судне, покорял Полюс в самый разгар зимы. "Идите к черту!" — весело прикрикнул он и, выпрыгнув из лужицы света, где его застали врасплох, бросился по узкому извилистому переулку. Он слышал сзади себя топот ног, ругательства, выкрики "Avanti!", — ему хотелось смеяться, но он берег дыхание. Пробежав еще пятьдесят метров, он резко свернул в переулок. В конце стояла решетка; он схватился за прутья, подтянулся и полез вверх. Колючки молодого шиповника царапали руки, но крики врагов звучали все ближе и ближе. Он подобрался к балкону, перемахнул через перила и, толкнув ногой створчатую дверь, оказался в спальне, освещенной единственной свечкой. Обнаженная парочка лежала на кровати, съежившись и онемев от страха. Тела застыли в прерванной ласке. "Madonna! — завизжала женщина. — E il mio marito!" Мужчина выругался и попытался нырнуть под кровать. На ощупь пробираясь через комнату, старик Годольфин громко захохотал. Боже мой, мелькнула неуместная мысль, — я их уже где-то видел. Я видел все это лет двадцать назад в мюзик-холле. Он открыл дверь, обнаружил там лестницу и, немного поколебавшись, бросился наверх. Старик, несомненно, пребывал в романтическом настроении. Он пошел бы вниз, но увидел в потолке проем, ведущий на крышу. Выбравшись наружу, Годольфин услышал вдали голоса сбитых с толку преследователей. Разочаровавшись, он пробежал еще по паре крыш, потом нашел наружную лестницу и спустился в другой переулок. Следующие десять минут он бежал трусцой по сложной траектории, пытаясь замести следы и иногда останавливаясь перевести дух. В конце концов его внимание привлекло ярко освещенное заднее окно. Годольфин по-кошачьи залез наверх и заглянул внутрь. Там он увидел джунгли тепличных цветов, кустов и деревьев, среди которых возбужденно совещались три человека. Одного из них он узнал и изумленно хихикнул. Какая маленькая планета! — подумал он. — Я видел ее нижний край. Он постучал в окно и тихонько позвал: "Раф!"

Синьор Мантисса испуганно поднял глаза.

— Minghe, — вымолвил он, увидев улыбающееся лицо Годольфина. — Старый inglese. Эй, кто-нибудь, впустите его! Краснолицый цветочник неодобрительно покачал головой и открыл заднюю дверь. Годольфин быстро шагнул внутрь и обнял синьора Мантиссу. Чезаре почесал голову. Цветочник запер дверь и спрятался за разлапистой пальмой.

— До Порт-Саида отсюда неблизко, — сказал синьор Мантисса.

— Не так уж и далеко, — откликнулся Годольфин, — и не так давно.

Это был тот тип дружбы, который не умирает, какими бы долгими и сухими годами разлуки она ни прерывалась; и тем более значимым кажется повторение того момента, когда одним осенним утром четыре года назад на угольных причалах в устье Суэцкого канала без всяких мотивов возникло это ощущение родства. Годольфин, безупречный в морской форме, готовился осматривать свой корабль, а предприниматель Рафаэль Мантисса наблюдал за погрузкой целого флота провизионных лодок, выигранных им под пьяную лавочку в баккара месяц назад в Канне, — их взгляды мельком встретились, и они узнали друг в друге одинаковую оторванность от корней и одинаковое католическое отчаяние. Даже не успев заговорить, они почувствовали себя друзьями. Потом пошли и напились, поделились рассказами о своей жизни — о былых передрягах и обретении временного дома в этом полусвете на задах порт-саидских европеизированных бульваров. Не потребовалось никакого вздора о вечной дружбе и кровном братстве.

— Что с тобой, дружище? — произнес, наконец, синьор Мантисса.

— Помнишь, — начал Годольфин, — я рассказывал тебе об одном месте Вейссу? — Говорить об этом с Рафом — совсем другое дело, чем говорить с сыном, с Департаментом расследований или — несколько часов назад — с Викторией. Это — как делиться со своим приятелем, старым морским волком, впечатлениями об увольнении на берег.

Синьор Мантисса сделал сочувственную мину.

— Снова эта история, — сказал он.

— Но у тебя сейчас дела. Расскажу позже.

— Нет, ничего особенного. Тут просто этот багряник.

— У меня больше не осталось, — пробормотал цветочник Гадрульфи. — Я уже битых полчаса пытаюсь ему это объяснить.

— Он зажимает, — угрожающе произнес Чезаре. — Он хочет сразу двести пятьдесят лир.

Годольфин улыбнулся:

— Интересно, для каких это шуточек с законом тебе понадобился багряник?

Синьор Мантисса без колебаний все объяснил.

— И теперь, — завершил он свой рассказ, — нам нужен дубликат, который, по идее, найдет полиция.

Годольфин присвистнул.

— То есть, ты уезжаешь из Флоренции сегодня вечером?