Увидеть лицо

Слушая его рассказ, даже Алина, до сих пор испытывавшая к бывшему бизнесмену, а ныне охраннику, одно лишь глубочайшее отвращение, была вынуждена признать, что Евсигнеев оказался довольно-таки неплохим сыщиком. Прочесывая адреса, он не ограничивался лишь схожими именами, а шел подряд, всеми правдами и неправдами выспрашивая абсолютно обо всех родственниках. Именно так он и наткнулся на пожилую женщину с фамилией Бережная, которая сообщила ему о своей дочери Светлане, давным-давно вышедшей замуж за некоего Михаила Юхневича, после чего тут же отправился по нужному адресу, но опоздал. Михаил был мертв уже два часа, а Светлана — около часа. Все же он подробно расспросил соседей, которые, как всегда, были в курсе всего, и рыдающую подругу Светы, жившей в этом же дворе, и теперь мог вполне четко нарисовать картину жизни Бережной, тихой, больной женщины, неоднократно поколачиваемой собственным мужем, которая терпела все-все, но в этот день сорвалась и всадила мужу в горло кухонный нож. Когда вызванные соседями работники милиции взломали дверь в ее квартиру, она даже не шелохнулась, а продолжала сидеть в кресле перед телевизором и смотреть «Унесенных ветром», вытирая с глаз умиленные слезы. Когда ее уводили из квартиры, она оборачивалась — все время оборачивалась, но не на мертвого мужа, сидевшего в луже собственной крови, а на экран невыключенного телевизора, по которому все еще шел фильм. И напоследок Алексей передал обрывочные рассказы Светланы о «чудесном сне», услышанные от ее рыдающей подруги. После чего он угрюмо замолчал, воткнув в кофейную банку очередной окурок, и потер подживающую ссадину на лбу.

Лифман, который до самого конца рассказа сидел на своем стуле очень прямо, словно стараясь не смять свой отличный дорогой костюм, вдруг ссутулился и сразу же будто постарел лет на двадцать. Его лицо сморщилось, рассеклось морщинами, он окунул его в сложенные ладони и громко заплакал. Жора одним прыжком соскочил со стола и осторожно положил ладонь на его вздрагивающее плечо.

— Боря… Борь, успокойся… Борь, ну ты что…

Он поднял голову, глядя на остальных вопросительно-беспомощным взглядом. Олег, восседавший на стремянке, прикусил губу, потом тихо пробормотал:

— Я знал, что это до добра не доведет.

Виталий, рывшийся в принесенном с собой большом пакете, достал пластиковый стаканчик и бутылку коньяка, свернул с нее крышку, плеснул немного в стакан и подошел к содрогающемуся в рыданиях ювелиру.

— Борь… — он присел на корточки и кивнул Жоре, который не без усилия отвел ладони Бориса от мокрого лица. — Борь, выпей. Полегчает.

— Мне нельзя… — прошептал Борис, глядя на стакан затуманенными глазами. — Нельзя…

Марина полупрезрительно-полураздраженно скривила губы. Ольга отвернулась, ковыряясь в сигаретной пачке чуть подрагивающими пальцами. Петр, качая головой, словно китайский болванчик, монотонно повторял:

— Вот ведь как, а… Вот ведь как…

— Чуть-чуть можно, — произнес Виталий медицинским тоном. — Давай, Борь, глотни.

Лифман послушно принял стакан и запрокинул голову. Кадык на его шее судорожно дернулся, он закашлялся и вернул стакан Виталию, который ободряюще похлопал его по плечу.

— Крепкий… — сказал Борис, достал из кармана пиджака носовой платок и начал вытирать мокрое лицо. — Я… я так виноват перед ней. Я неправильно… я не смог тогда… — он поднял голову и тускло посмотрел на Олега, — не смог… было так страшно, так… противно… я не смог…

Олег, чуть покраснев, отвернулся.

— Она там… она как ребенок… так восхищалась… а я… — Борис прижал скомканный платок к губам и замолчал. Жора отошел к окну и принялся ковырять ногтем приклеенную газету.

— Я бы, наверное, тоже выпила, — негромко произнесла Ольга, глядя на незажженную сигарету, и Петр обрадованно вздернул голову.

— Да, да… Такие вещи на трезвый…

— Нет уж! — неожиданно рявкнул Олег со своей стремянки. — Только на трезвый, а потом уж бутылки! Я прекрасно знаю, что будет — все перепьются и начнут рыдать друг у друга на плече, а кто-нибудь обязательно сцепится — и я даже знаю, кто и с кем! Мы не пить сюда приехали! Не предаваться ностальгии, ясно?! И так, небось, все в течение этих двух недель неоднократно и помногу! Я не прав?! Ну, скажите, я не прав?!

Никто не стал ему возражать — то ли потому, что он был действительно прав, то ли просто было неохота. Виталий вернулся к столу и завинтил крышку бутылки, потом сел на свое место и вытянул ноги.