Когда-то были и другие – они пали вместе со мной, и при этом столько всего было повреждено, столько всего погибло. Я все еще вижу их, заключенных в нефрите, принявших такую форму, чтобы передать смертным сообщение – но этого сообщения так никто и не понял, голоса остались навеки заключенными внутри.
Если я призову сюда своих детей, мир ждет огненный конец.
Запрокинув голову, он умоляюще глядел в небеса, потом потянулся вверх руками, как будто готовясь взлететь.
Кривые пальцы на уродливых ладонях растопырились, жалкие, словно сломанные крылья.
Бородач добрался до него, и Увечный бог наконец смог расслышать, что он говорит, смог его понять.
– Вы должны сковать ее! Господи! Она примет ваши цепи! Вы должны – Т’иам уже проявляется. Она здесь все уничтожит.
Увечный бог почувствовал, что у него перекашивается лицо.
– Сковать ее? Мне, самому проведшему в цепях целую вечность? Нельзя требовать от меня подобного!
– Если не сковать, она умрет!
– Значит, смерть станет ее освобождением!
– Господи, если она умрет, умрем мы все. Умоляю, скуйте ее!
Он уставился на смертного.
– Она примет цепи?
– Да! Но скорей – Д’рек под нами умирает!
– Но моя сила чужда этому миру, смертный, я не в состоянии ее здесь использовать.
– Найдите способ! Вы должны!
Он был свободен. Он мог просто уйти отсюда. Оставить этих смертных – ему не способна повредить даже убийственная мощь Отатаралового дракона. В конце концов, отатарал – не более чем корочка на ране, которой этот мир защищается от инфекции. От какой инфекции? Да от меня!
Увечный бог опустил свой взгляд на смертного. Он упал на колени, как это делают все сломленные смертные. Против жестокости этого мира, этого и любого другого, смертным остается только падать на колени.
Даже перед чуждым богом.
А как же любовь, которой я обладаю? Может, во мне не найдется ничего… хотя нет, любовь чуждой не бывает.
Он закрыл глаза, отворил свое сознание этому миру.
И обнаружил, что его ждут.
Два Старших бога взяли его за руки – так мягко, что у него сжалось сердце. В этом месте все было выровнено сокрушительным давлением, остались лишь тьма и пляшущий в нескончаемом танце ил. Со всех сторон бушевали потоки, но их не достигал ни один – боги не подпускали.
Нет, на такое был способен только один из двух Старших, и звали его Маэль Морской.
Они повели его по равнине, по океанскому дну, не знающему солнечного света.
Туда, где стоял на коленях еще один смертный, – но от него осталась лишь душа, пусть даже сейчас она на какое-то мгновение вновь вернулась в давно покинутое тело: плоть тронута тленом, вихрящиеся татуировки словно стремятся уплыть прочь с обнаженной кожи вместе с течением. Он стоял на коленях, опустив руки, погрузив их глубоко в ил, словно искал там потерянную монету, драгоценное сокровище, некий сувенир.
Когда он поднял к ним голову, Увечный бог понял, что он слеп.
– Кто это? – спросил смертный. – Кто он, столь жестоко прибитый к дереву? Прошу вас, умоляю – я не способен видеть. Прошу, ответьте мне. Это он? Он пытался меня спасти. Этим не должно было кончиться. Не должно!
Заговорил Старший бог, который не был Маэлем Морским.