Уважаемые отдыхающие!

Нет, надо обязательно сказать Гале. И про Инну Львовну с доносами, которые уже дошли до адресатов, и про то, что их судьба опять висит на волоске. Но как признаться, что он готов все подписать, лишь бы его и Славика оставили в покое? Как сказать Гале, что ему наплевать, что будет в этом треклятом Доме творчества – чья-то вилла или элитный бордель. Да пусть хоть все сносят и вертолетную площадку делают. Ему все равно. Лишь бы его не трогали. Даже интересно – посмотреть на Инну Львовну, когда на нее повесят всех собак, как когда-то на Ильича. Увидеть, что доносы сослужили ей плохую службу. И вот еще интересно, надо было уточнить у Бориса Михайловича, а Инну Львовну в этом случае посадят? Если все грехи будут на ней? Срок дадут условный или реальный? Вот тоже очень интересно. Есть шанс отомстить.

Раньше Ильич переживал – а что будет с людьми? Как они-то? А жизнь показала, что по поводу себя надо переживать. Люди устроятся, перейдут на другую работу и будут жить дальше. Вроде как ничего и не было. Все пристраиваются, устраиваются, выживают как могут. Кто бы об Ильиче так беспокоился. Никто. Разве что Галя.

– Цирк, цирк приехал! – кричал Славик со двора. – Тетя Галя, цирк! Папа, цирк! Мы пойдем? Мы пойдем? Мы пойдем?

Когда Славик чего-то хотел, он без конца повторял одно и то же:

– Можно мне мороженое? Можно мне мороженое? Можно мне мороженое?

И делал это не специально, а потому что боялся – его не услышат, не поймут, а он так хочет!

«Еще ее не хватало. Прямо под заказ. Как тогда, – подумал Ильич. – Вернулось прошлое в настоящее. Встречайте». Железную калитку дергала Марго. Ритка.

– Ильич! Галя! Я приехала! Какой код? Опять сменили? – проорала Ритка.

Калитку на воротах с внешней стороны двора починили, смазали. Установили код, как в домофоне в подъездах. И его знали все отдыхающие – «два-четыре-восемь». На бывшем черном входе, а ныне – входе-выходе из тех самых полуподвальных номеров – код сменили: «три-семь-девять». Тоже или тянешь, или толкаешь. Отдыхающим выдавали бумажку – код от дверей, код от вайфая, код от черного входа. Если лень было обходить и подниматься по центральной лестнице главного корпуса, попадаясь на глаза Инне Львовне или Федору, то проще зажать кнопочки, придержать собачку и тихонько войти.

Так решил Ильич – восстановить историческую справедливость. Этот двор с роскошными кипарисами, скамеечками деревянными, удобными, в которые садишься и проваливаешься сразу, всей попой, с нависающей террасой над Катей-дурочкой, над морем, над набережной и всеми людьми, в прошлом был в пользовании отдыхающих в Доме творчества. Выходи, сиди, дыши. На столиках играли в шахматы, в теньке. Дети прыгали в классики, чертя не современным мелом, а камушком. Надо еще потрудиться, найти камушек, чтобы писал. И еще один – чтобы вместо биты. Или выпросить у матери банку с леденцами, быстро съесть все, запихивая за щеку по нескольку штук, а остаток распихать по карманам. На них потом налипнет шелуха от семечек, нитки, но все равно вкусно. А в банку – песок или камни. Самая лучшая бита в мире получается. У каждого – своя, чемпионская, счастливая. Которую чувствуешь, как продолжение ноги. И скакать, пока не стемнеет. И выигрывать. Если выходишь во двор со своей битой, то ты уже чемпион. Это не камень какой-то. Но только ты знаешь, как удобнее – потяжелее или полегче. Досыпать песка или высыпать. Другие-то не знают. Пока приноровятся, ты уже чемпион.

А если попросить, то тетя Валя нальет напиток. Сейчас он называется морс, а раньше всегда знали – красненький, из ягод, значит, напиток. Тетя Валя выйдет в свой черный ход, который тоже ведет в этот двор, выставит на стол кастрюлю с болтающимся внутри половником и еще чашки выставит. Сначала исчезли чашки – свои нужно было выносить. Ну, или стаканы. Потом пропал половник – тетя Валя всех спросила, никто не знал, куда половник делся. А она очень сокрушалась – такой половник еще поискать, с длинной ручкой и аккуратным основанием. Как раз на один стакан. Ни капли лишней. Для детей всегда напиток на столе стоял. Да и взрослые иногда тянули, прямо из половника. Что, конечно, нельзя, негигиенично, но очень вкусно. Как есть холодную манную кашу с вареньем сверху. Вкуснее горячей.

Обидевшись за половник, тетя Валя перестала выставлять напиток. Сколько ее ни просили, ни умоляли, сколько другие половники не приносили, она так и не простила кражу.

Оставался один выход – бегать в столовский туалет. Почему он назывался туалетом – непонятно. На самом деле – умывалка. В ряд стояли четыре раковины, почти впритык. На каждую – маленький краник и вечно холодная вода тоненькой струйкой, которая бьется о дно раковины со звуком. Дети выбегали в умывалку, хлестали воду, подставив под струю пересохший рот. Отдыхающие, конечно же, воду в бутылках покупали. Даже кипяченую местную не пили, опасались за желудок. Такое расточительство – покупать воду, простую воду, даже не газированную – особенно возмущало Федора.

– Чё им, денег девать некуда? – удивлялся он. – Во, люди больные.