Уважаемые отдыхающие!

Он не мог есть, не мог спать, не мог разговаривать с бабушкой. Мать Ильича готовила бульон из домашней курицы, отваривала яйца, а Славик есть отказывался. Он не умел пить пустой бульон, без цвета. Яйца Славик умел есть сваренные вкрутую, а всмятку не ел. Желток растекался по пальцам, и мальчик снова плакал. Мать Ильича держала домашнюю болонку, брехливую, равнодушную. Славик пытался ее погладить, но болонка поднимала лай и не давалась. Еще и прикусывала. Славик заходился в истерике. Он не знал, как обращаться с домашними животными. Ему не нравились бабушка и ее пирог с капустой.

– Невкусно, – говорил Славик, привыкший к пирожкам с вишней, к тому, что тетя Валя приготовит так, как он любит. Бабушка так делать не собиралась.

– Ешь немедленно, – требовала бабушка, и Славик плакал.

Здесь, на крохотной кухоньке, не было баклана Игната и кота Серого. А была брехливая болонка Луиза, которая ела из точно такой же тарелки, как Славик. Тетя Валя держала тарелку Славика отдельно. И его личный стакан, и кружку.

Но как же хорошо здесь было Ильичу! Тихо, душно, спокойно. Капустный пирог матери он очень любил, как любил дорогу, проселочную, утоптанную, бурьян, колючки вдоль дороги, грибницу с мелкими шампиньонами. Ильичу нравилось выжженное поле, бесхозное, и чахлая виноградная лоза на участке матери. Мать первые пару часов держалась, молчала. Но потом все равно срывалась и заводила старую песню.

– Надо было его сдать. Давно сдать. Когда только родился. Зачем ты себе такой хомут на шею повесил? Все от матери его, прошмандовки.

Веронику мать Виктора в глаза не видела, но заранее все про нее знала и понимала.

– А вторая? Нашел с кем! У нее свое дите есть. И рожать она не собиралась. Тоже гульная. Что ж тебя на таких баб-то тянет? Сдал бы этого в интернат, нашел себе молодую, да попроще, она бы родила тебе хоть пятерых. Нормальных. И жил бы, забот не знал, как все мужики живут.

– Мам, перестань. Не начинай снова. Он же тебе не чужой человек, внук, – в сотый, тысячный, миллионный раз повторял Ильич.

– Это бабушка надвое сказала, чей он внук. Может, и не мой. Не твое дите. С чего вдруг твой-то? У нас в роду таких не было. Все здоровые. А может, эта дрянь нагуляла да тебе подбросила? А чё не подбросить? Ты ж уши развесил и всему поверил. А я тебе так скажу – был бы нормальный ребенок, я бы любила. А этого чё любить? Может, он подойдет ночью и шандарахнет меня лопатой? Больной и есть больной. Надо его сдать, пока не поздно. Есть же специальные учреждения для таких.

Ильич опять стоял перед выбором – или мать, или сын. И сделать этот выбор он не мог. К матери ездил без Славика – оставлял на Галю. Отдыхал пару дней, отсыпался. А если приезжал со Славиком, то только хуже становилось. Мать плакала, Славик кричал по ночам.

– Мам, даже врачи сказали, что так бывает, никто не виноват.

– Эти врачи много понимают! Как это никто не виноват? Всегда мать виновата! Если такого родила, значит, гулящая. Если родить не может, то тоже гулящая.

– Мам, налей мне чаю, пожалуйста. И запомни – Славика я никуда не сдам. Он мой сын. И никакая другая женщина мне не нужна. И другие дети не нужны.

– Ох, дурак, какой дурак…

Галю все же надо предупредить. И про Бориса Михайловича рассказать. Ей можно. Она поймет. И сразу успокоит. Она это умеет. Чувствует, когда надо беспокоиться, а когда стоит отпустить, само распутается. У нее чутье какое-то. Или женская мудрость. Ильич ей доверял даже больше, чем себе. Но она точно станет отговаривать от поездки к матери. В прошлый раз Славик вернулся совсем «раздрызганный», как говорила Галя. Бабушку он боялся. Даже больше, чем кипарисов. Галя Славика травами поила, колыбельные ему пела, что-то шептала, даже спала с ним – Славик успокаивался. Но все равно вздрагивал и кричал. Он вдруг стал агрессивным – мучил Серого, дрался на площадке, обижал детей. После каждой поездки к бабушке Славика приходилось «приводить в норму». В последний раз Славик бился головой о стену.

– Дурак, дурак, я дурак, – на одной ноте повторял мальчик. Галя пыталась его оттащить от стены, успокаивала, как могла, но Славик лег на пол и опять стал биться головой. Галя испугалась не на шутку. Он мог себя изувечить.

И тогда Галя объявила Ильичу, что Славика к бабушке больше не отпустит. Сам пусть едет, а ребенка оставит. Зачем таскать, если бабка внука ненавидит? Славик ведь все чувствует. Чувствует и не понимает, почему бабка его обижает.

– Сейчас он головой бьется, а завтра нож у тети Вали возьмет, – сказала Галя. – Почему она его дураком называет? Разве так можно? Он же не понимает.

– Что ты от меня хочешь?

– Поговори с матерью. Убеди ее. Или не надо ехать. Не надо брать Славика.

– Я думал, она к нему привыкнет.

– Пока ты думал, Славик сегодня ребенка с горки столкнул. У него приступы начинаются.