Уважаемые отдыхающие!

Проснулся Ильич оттого, что по губе текла слюна. Видимо, заснул крепко. Кое-как додремал до шести утра и встал. Славик еще спал, но Ильич его разбудил, чтобы не терять драгоценные часы. В шесть утра море удивительное – чистое, спокойное, прозрачное, чуть прохладное, освежающее. На пляже только Вань-Вань и кто-нибудь из местных. Катя-дурочка тоже любила рано на пляж приходить и в этот час была нормальной. Она выходила в самом простом халатике и казалась обычной, немного несчастной женщиной. Вежливо здоровалась с Ильичом и уплывала к скалам. Плавала она отлично. Возвращалась, растиралась полотенцем, и Ильич каждый раз удивлялся – то ли Катя строит из себя дурочку, то ли болезнь отступает именно в шесть утра и дает ей возможность поплавать в удовольствие. И именно в шесть утра становилось понятно, какой красавицей Катя была в молодости и насколько время ее пощадило – сохранило и поджарую фигуру, и тонкую красоту. Катя обсуждала с Ильичом погоду, ожидавшийся или не ожидавшийся шторм, дела пансионата. Она была нормальной, обычной соседкой, очень милой женщиной. И Ильич не понимал, как буквально через пару часов эта же Катя появится на пляже в цветочной шляпе, с цветочной сумкой в руках и примется поливать из детской лейки собственные ноги, считая себя цветком.

– Может, она нормальная на самом деле, а симулирует? – как-то не выдержав, спросил Ильич у Гали.

– Все может быть. Она всегда была умной бабой. Жаль, что я до этого не додумалась раньше, а то бы тоже симулировала сумасшествие, – пожала плечами Галя.

– Зачем ей?

– Затем, что жить хочет спокойно. Ты же знаешь, сколько желающих на ее дом. Была бы нормальной, или подожгли бы, или убили.

Ильич очень любил плавать в шесть утра. И в это время тоже становился нормальным, таким, как раньше. Он нырял, проплывал под водой, долго, пока хватало дыхания и сил. И плыл, пока его не начинал звать Славик, сидевший на берегу. Возможно, Славик его и не звал вовсе, но Ильич слышал крик отчетливо. Внутри себя. И это означало – надо плыть назад.

Если бы не этот крик, который его возвращал на берег, Ильич бы уплыл и позволил морю забрать свое тело. Так, в море, он хотел бы умереть. Именно такой способ самоубийства вынашивал когда-то. Утонул, всякое бывает. Чистая смерть, без крови, без разрезанных запястий. Ничего не нужно – ни табуретки, ни веревки. Просто уплыть и расслабиться.

Даже Галя не знала о той его попытке самоубийства. Славик был еще маленький, они жили в одной квартире, и Ильич, тогда еще Виктор, знал, что Галя позаботится о Славике. Не бросит. Всегда знал, с самого первого дня. Ему было страшно, он не хотел жить. Давно не хотел, но в тот день его просто как будто подбросило, и он ушел на море – все еще спали. На пляже не было никого. И Виктор поплыл, не собираясь возвращаться на берег. Он был готов к тому, чтобы умереть. Ему было спокойно в тот момент, когда он уходил под воду. И все бы произошло, если бы он не услышал детский крик. Ребенок кричал громко и пронзительно. Виктор понимал, что здесь, на глубине, не может быть ребенка, но крик лишил его возможности спокойного ухода. Он вынырнул, отплевался, отхаркался, но не увидел рядом ни лодки, ни катамарана. Только баклан летал над головой. Он и кричал, но Виктор готов был поклясться, что слышал крик ребенка, а не птицы.

Он доплыл до берега, решив, что море никуда не денется. И, возможно, завтра или послезавтра, или через неделю он сумеет завершить то, что задумал.

Дома его ждала обеспокоенная Галя.

– Славик давно проснулся, кричит, плачет, не могу успокоить, – сообщила она.

Виктор вошел в комнату, и Славик, увидев отца, тут же перестал надрывно кричать. Только всхлипывал. И тогда Ильич понял, что никогда не сможет уйти в море и не вернуться. Потому что всегда будет слышать плач сына.

– Можно я возьму нарукавники? – спросил сонный Славик. Ильич пытался привить ему привычку плавать ранним утром.

– Можно, – согласился Ильич.

Сын так и не научился плавать. Греб по-собачьи на мелкоте. Боялся глубины, черноты под ногами. Ильич сколько ни учил, не получалось. Славик плавал в детском круге, пока мог его на себя натянуть. Потом, когда вырос и стало совсем стыдно в круге, надевал нарукавники. Сейчас совсем стыдно, Славик – большой мальчик, а все еще в нарукавниках, но Ильичу хотелось поплавать, и он разрешил. Славик обрадовался. Ильич знал, что сын будет сидеть по колено в воде, пока не посинеет и не начнет стучать зубами. Но даже после этого его с трудом из воды вытащишь. Сначала не затащишь, а потом назад никак. Хорошо, если Катя придет на пляж или Вань-Вань. Славик их знает и слушается. Они смогут его занять чем-нибудь, давая Ильичу возможность проснуться, смыть с себя дурной сон, дурные мысли.

Они спустились на свой, дикий, пляж – по самодельной лесенке, мимо Вань-Ваня, который уже сидел на буне как ее продолжение. Будто статуя, безногая, приделанная к бетону. Вань-Вань смотрел на воду и молчал.

– Вань-Вань, здоров, – поприветствовал Ильич, – тебя снять?

Без посторонней помощи Вань-Вань не мог спуститься с буны.