Это если идти на нижнюю террасу, а на верхнюю ведет та самая, единственная, лестница. И прямой, с балкона, выход из четырех номеров. А еще в трех – только окнами. Но тоже хорошо – окна всегда настежь, через подоконник перешагнул – и на террасе. Ильич больше любил нижнюю террасу, а Галя – верхнюю. Она ее обустроила – поставила несколько сушилок для полотенец, цветы в разномастных кадках. Перила подкрасила. Консоли деревянные лаком покрыла. Консоли эти были под стационарные телефоны приспособлены. Только теперь и телефоны с проводом можно как музейный экспонат выставлять. А консоли служили – отдыхающим нравились. Туда и пепельницу можно водрузить, и пачку сигарет бросить, и чашку поставить. Вся терраса была в календуле. Галя любила календулу. И фиалки. Но фиалки, они тень любят, поэтому Галина Васильевна их по подоконникам расставила. А в кадки – яркие желтые цветы. Каждый вечер Галя наливала воду для полива в большие пятилитровые бутылки, чтобы отстоялась до утра. Утром тащила наверх десять литров, по пять в каждой руке, и поливала цветы.
– Галина Васильевна, а у вас баклажка-то опять завоняла! – радовался Федор, но быстро затыкался.
Он побаивался Галину и старался не нарываться. Не потому, что она путалась с начальником, о чем все, конечно, знали, а потому, что Галина Васильевна в лице так менялась, что страшно становилось. Был у нее такой взгляд, который не из этой однообразной и покорной жизни с ежедневным поливом цветов, а из позапрошлой.
Галя нашла себя в цветах – пересаживала, расставляла кадки, покупала новые. Ильич не нашел себе такого занятия. Пытался пилить, строгать – не увлекало. Ничто не увлекало. А Галя, кто бы мог подумать, возится на террасе, сухие листы у цветов обрывает, лопаткой детской землю вскапывает и счастлива.
Отдыхающих в последнее время стало немного. Это раньше, скажи, что Дом творчества, практически музей, и все приедут – за духовными ценностями, за атмосферой. Да и не попасть сюда было простым, не творческим, людям. За счастье считалось, если путевка перепадала по случаю. А сейчас главное, чтобы кондиционер, удобства в номере и завтрак – шведский стол. И ну ее, духовную жизнь. На работе по горло сыты.
Даже в «Главном» пансионате стало меньше народу. Путевки дорогие, а условия остались прежними. Как было всегда душно в номерах, так и осталось, хоть и с новыми обоями. Ванная крошечная, пусть даже унитаз новый. И плитка c черной плесневой окантовкой. От этой плесени никакого спасу нет – въелась и не вытравишь.
Пансионат этот всегда славился бильярдными столами – сюда шары погонять приходили и свои, и чужие, но по рекомендации. Курили, дым нависал над зелеными лампами, мужчины с собственными киями, принесенными в чехлах. Да у некоторых и перчатки модные, специальные. Рядом бар, чтобы можно было коньячок пригубить. Пепельницы здоровенные, хрустальные: такой башку разбить – раз плюнуть. Был и бильярдный кружок, но так, для галочки. Настоящие игроки ближе к девяти вечера подходили. Свой клуб, можно сказать.
И что сейчас? Запретили курить в помещении. Что делать? Правила для всех одни. Курить на улице, в специальном месте. Пепельницы для красоты оставили, как предмет интерьера. И что же? Столы стали рассыхаться, лампы перегорали одна за другой. Вот как объяснить? Конечно, проводка старая, тоже менять надо. Да и столы уже антикварные, считай. Ну а вдруг дело в табачном дыме? Вдруг дерево, привыкшее впитывать запах табака, окуриваемое на протяжении десятилетий, не выдержало удара кислородом? И стало дышать, рассыхаться, давать едва видимый уклон? Бильярдисты перестали ходить. Что они, мальчики, – на улицу курить бегать? Играют в частных домах, пансионах.
Да, в новое время и новые дома отдыха появились – частные пансионы. Дешевле, а по условиям лучше. И никаких табличек. Никто косо не посмотрит. Хочешь – с женой живи, хочешь – с любовницей, хочешь – втроем. Никому нет дела. Курить можно, все можно, лишь бы платили. Есть пансионы, где с детьми, есть те, куда с собаками карманными можно. Для детей – стульчики, кроватки, качели в саду. Для собак – миски. Хочешь заработать – думай, как привлечь клиента.
Ильич вышел из кабинета – ему, как директору, был положен кабинет. Он заходил туда с тихой тоской и выходил при первом удобном случае. Не любил он это помещение. Голова начинала болеть, и духота всегда была страшная. Хотя Галя и вентилятор на тумбочку пристроила, и цветы по подоконнику расставила, кресло притащила откуда-то. Стол лично каждый день протирала. Но опять – то ли место такое, то ли еще что. Наверное, надо к врачу сходить, провериться – Галя уже все уши прожужжала. Или просто возраст дает о себе знать. Вот Федор бы в этом кабинете себя прекрасно чувствовал. Не выходил бы. Этот кабинет для таких, как Федор. Не для Ильича.