Утро, полдень и вечер

Людской же поток движется в ином направлении. Если облака тянутся вверх, к утреннему солнцу, то люди, наоборот, погружаются в землю. Самые лучезарные часы они проводят во мраке, а вечером, когда тучи уплывают вниз, к горизонту, вылезают на поверхность — изможденные, почерневшие от угольной пыли, равнодушные к чудесному вечеру.

Проходит много времени, пока вода, обрушившаяся на горы, достигает равнин, а достигнув, оставляет в почве глубокие борозды, похожие на стрелы вилообразной молнии, и уносит пахотный слой, безрассудно мстя людям, которые стравили овцам луга, вырубили леса и которые спят сейчас тревожным сном завоевателей, не расставаясь с оружием, хотя могли бы заняться строительством плотин и очисткой вод.

Проходит еще время, пока продукт людского труда, добытый в поте и болезнях, попадает в топки диковинных машин, которые пожирают его, пожирают безжалостно, а остатки с ненавистью выбрасывают наружу, застилая дымом небо и покрывая копотью краску на домах.

Здесь хищнически эксплуатируется природа и хищнически эксплуатируется человек. Между человеком и стихией нет связи, нет взаимодействия, есть только мучительная агония, напоминающая агонию змеи, разрубленной на части. Это болезненный диссонанс, как будто всегда стремящийся к гармонии, но никогда в нее не переходящий. Он ошеломляет рассудок, и все происходящее начинает казаться человеку неправдоподобным.

2. Скваттеры

Один или два раза в год, когда в Реате обычно останавливались туристы, едущие посмотреть какое-нибудь обрядовое индейское представление, вроде танца змеи племени хопи, единственная местная газета помещала редакционную статью, где город превозносился как твердыня межрасовой дружбы и согласия. «Лариат» похвалялась тем, что мирно сосуществующие здесь расы не отказываются от традиций своих древних культур. И в самом деле: типично американские церкви и школы, веранды, затянутые металлической сеткой, кресла-качалки, радиоприемники, бензоколонки и стойки для продажи газированной воды, аппетитные запахи жареных цыплят и яблочного пирога, вполне, казалось, уживались с традиционными испано-американскими печами, сложенными под открытым небом, с филигранными ювелирными изделиями, плащами и одеялами, глиняными горшками, полными ароматным chile con came (мясом с перцем), древней игрой Iglesias (предшественницей современного бейсбола), религиозными процессиями, танцорами с гитарами, певцами — исполнителями баллад и добрым обычаем гостеприимства, воплощенным в одной фразе: «Мой дом — ваш дом, сеньор».

Здесь же, в Реате, или по крайней мере на расстоянии брошенного камня можно было встретить людей, сохранивших еще с доколумбовских времен и со времен Коронадо[2] черты как кочевой, так и оседлой жизни: горячих, необузданных навахос — мастеров выделки знаменитых одеял «навахо», и прирожденных всадников, все имущество которых либо умещалось в широком поясе, либо заключалось в бусах из серебряных пластин, монет и кусочков бирюзы; женщин в широких сборчатых юбках, в каких ходили во времена Гражданской войны; индейских воинов с яркими повязками на голове, в вельветовых куртках и с монгольскими усами, исполняющих под пронзительное пение таинственные обряды, творящих ночные заклинания и культивирующих запрещенное многобрачие; мирных пуэблос, которые жили в общинах, среди орошаемых полей и славились своими храмами, напоминающими древнегреческие пантеоны, своим удивительным умением выращивать кукурузу в пустынных песках, своими клоунами, глотателями шпаг и заклинателями змей, живописными одеждами и масками, гончарными изделиями, бисерными вышивками и неутомимостью в играх и танцах.

Чтобы еще хоть чем-то украсить домотканую демократию Реаты, «Лариат» представляла читателю Гарри Вина — активного члена Торговой палаты и владельца ресторана «Китайское рагу» — предмета зависти даже для жителей гораздо более крупных городов.

По словам «Лариат», никогда, с тех пор как усмирили апачей, между столь различными во всем общественными слоями не возникало открытых конфликтов. В этом смысле Реата служила наглядным примером братских отношений.

На первый взгляд редакционные статьи основывались на фактах; вообще же они выражали лишь добрые пожелания. Камень был брошен на много миль дальше, чем удалось Джорджу Вашингтону забросить свой серебряный доллар. Хотя на улицах и можно было встретить индейцев (некоторые из них казались сошедшими с рекламного щита) индейцы эти не были местными жителями. Некоторые из них — серебряных дел мастера, гончары и ткачи — работали в антикварных магазинах, но находились здесь проездом и ютились где-нибудь на окраине города, а потом неожиданно исчезали, если желание или нужда заставляли их вернуться в резервацию.

Было еще несколько индианок, но о них неудобно и упоминать. Речь идет о чертовой дюжине толстых флегматичных девиц навахо, запертых в вонючих притонах на Даймонд-стрит и служивших приманкой для туристов, которым могло показаться, что все другое они уже видели.