Утро было глазом

Когда Василь вернулся с добавкой, Марат внимательно кого-то рассматривал у угла жилого дома, в котором располагался бар: девятый час, а сумерек как не бывало, именно эти летние часы были полностью их, а теперь – после свадьбы Василя – как изменится их жизнь? выдержала же их дружба развод Марата и последующие отношения с замужней женщиной, которые он называл «лебединой песней женскому полу».

– В кого ты там вглядываешься? – спросил Василь.

– Да вон, парень стоит за водосточной трубой, перед будкой охранника, видишь?

– Тот, на которого ощерились девичьи маскароны?

Марат снисходительно усмехнулся.

– Ты золотая голова! Значит, яйца твои тоже должны быть из золота! Ты точно осчастливишь свою женушку!

– Если бы я тебя не знал столько лет, я бы подумал, что ты меня ревнуешь.

– Ревную! Еще как ревную! Как бычье сердце стучит, – Марат взял его за плечи, – в висках, понимаешь! Есть одна еврейская легенда о сбежавшей тени, когда тень сбежала от своего обладателя во время службы – или как это у них называется? – и стала появляться по городу вместо нерадивого раввина, везде и всюду представляясь им, набедокурила в общем, а потом, когда раввин взмолился своему Яхве, вернулась к нему обратно наутро и привела тени его родичей до седьмого колена, и тени повозок, и тени, – он хлопнул ладонью по столешнице, – лошадиного навоза и церковных крестов, и когда он сказал своей тени: «Вернись ко мне!», та ответила: «Пожалуйте», – и присоединилась к нему вместе со своими гостями-подругами, и раввин вначале располнел высотой в дом – обрушил стропила и продырявил крышу, это задокументировано в городском архиве Вильно, а потом провалился в бесконечность теней и, говорят, до сих пор пребывает в ней, не стареет и не говорит, а лишь ждет, когда его вызволит другой такой же человек, который… ну ты понимаешь… случайный грешник, который решит поиграть.

Василь насторожился, он не любил, когда веселость Марата вдруг сдавала назад.

– Это ты к чему?

– Просто у того мужика нет тени.

Василь взглянул вслед пальцу Марата и нахмурился: он ничего не мог сказать определенного про мужчину: возраст – от двадцати семи до тридцати пяти, какая-то малокровность в лице, глаза как будто тушью подведены, но утверждать, что он злоупотребляет… нет, ни травка, ни даже крафтовое, он вообще могильщик – вот-вот, верное замечание – сама сдержанность, пока не примется за копание могилы.

– Это потому, что он прячется за углом. У человека явно не все дома.

– Профессия?

– Давай. Я думаю, что он могильщик.

– Смело. А я думаю, что он потерял свою тень.

Василь задумался.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Ладно, пусть будет стюардом. Такие и в чай наплюют, и ребенка в багажную полку затолкают.

Стоило Василю двинуться ему навстречу, представляя прямую белую полосу на асфальте, стол справа, тротуар слева, как парень отделился от стены, подошел к нему и сказал:

– Что, обо мне говорили?

Василь что-то пробормотал, для ясности языка последняя кружка оказалась лишней.

– Я знаю, я всех вас знаю, – завизжал мужчина, – но тебя я знаю больше всех, ты захотел нарушить мой покой, так будь же ты проклят! Проклят!

Кадык трясся, как курица под петухом, глаза расширились, и он поднял две руки над собой и повторял: «Проклят! Проклят!» – Василь думал, что он набросится на него и опять выйдет история, но тот отбегал на тротуар, воздевал руки и беспрестанно верещал; взглянув на свой столик, Василь увидел, как Марат усмехнулся и, чокаясь с самим собой, поднял кружку Василя и выпил ее.

– Vae soli! – промычал Марат.

– Вот ты мудак! – ответил Василь.

Чтобы урезонить мужчину, пришлось звать охранников, которые хмуро отогнали его от заведения, но все равно он стоял на тротуаре дальше по переулку, неподалеку от монастыря, и кричал: «Проклят! Я про тебя все знаю! И про твои игры! Ты никто! Проклят!» – пока на него не прекратили обращать внимание, и он исчез.

Марат толкнул Василя под руку и сказал:

– Мне кажется, твой черед идти за пивом, моя догадка была ближе к истине.

Василь плюнул под стол и прошел под испытующие взгляды охранников внутрь бара.