Утро было глазом

Певица часто сбивалась, не было ни одной арии, которую бы она исполнила без перерыва и обращений то к органисту, то к виолончелисту, который приметил Леопольду и смотрел на нее, когда отпрядывал от виолончели, просительно и с сожалением. Спустя полчаса в церкви остались музыканты, служка, стоявший у правой входной двери, да четверо слушателей. Боковые капеллы сумрачно чернели в арочном пространстве, темные картины были ртами стен, которые что-то безмолвно кричали Катерине, но что они кричали, она не понимала, потому что в мозг вторгались немецкие слова певицы, они казались потаенными, настоятельными, они требовали от нее объяснений, и именно их требовательность говорила о том, что они не божественного корня. В отдалении у алтаря в окружении зеленых еловых лап был устроен вертеп, он освещался лентами сполоховатых огней, но ни Богородицу, ни волхвов в подробностях Катерина не различала.

Из церкви они вышли разочарованные, служка – подслеповатый старик в роговых очках – сказал им по-голландски, чтобы они приходили на следующей неделе, и подмигнул Леопольде. Та щедро улыбнулась ему в ответ.

Небо было низким, чайки в нем были вместо снега, казалось, еще немного – и шпили церквей вспорют небо и декабрьская свинцовость отступит, рассыплется на мелкие мормышки, и, заглотнув их, люди станут подниматься ввысь, нежно несомые неведомой рукой.

Во дворе стоял бюст великого мертвеца, поросший цвелью, вялый фонарь кидал на него отсвет, и Катерина никак не могла отделаться от ощущения, что это голова живого человека, измазанного травой и глиной и стоймя поставленного в гранит – по шутке ли или по злому умыслу.

Когда они проходили мимо бара, все подоконники и полки которого были заставлены деревянными куклами в красных колпаках, Леопольда спросила:

– И чем я хуже той певички? Чем?

Катерина пожала плечами.

В ту ночь она была вялая, неохотно улыбалась прохожим, ее гнела какая-то невыговоренность, оставшаяся после двух близостей с французами, которые, должно быть, выбрали ее накануне, образы разверзшихся черных стен и «певички-невелички» не давали ей покоя, а еще буравящая тяжесть в поджелудочной железе… эти фантомные боли наведывались к ней постоянно с тех пор, как лет пять назад ей вырезали аппендикс, – врач улыбнулся сально, указал на шматок мяса в приглубой чаше и сказал: «Запомните хорошенько, из чего мы состоим!» И выпускные ленты в волосах: синие и желтые, и классики на асфальте школьного двора, и спущенные до голеней гольфы…

В пятом часу утра она приметила мужчину, который смотрел на нее с противоположной стороны улицы: на вид ему было лет сорок, с всклокоченной бородой и изможденными чертами лица он походил на обыкновенного бродягу, на лоб его была надвинута вязанка, и оттого казалось, что его лицо состоит сплошь из немигающих глаз. Катерине стало не по себе. В душе она стала обращаться к пустоте, которую иногда принимала за бога, чтобы он прошел мимо, ей памятен был случай трехмесячной давности: тогда мужчина, раздевшись догола, достал бронзовый полуметровый крест из туристского рюкзака и ударил ее; пришлось звать Вилли.

Катерина села на высокий вертлявый стул и взяла сотовый, чтобы написать Леопольде: ее не было в кубе с полуночи, сейчас в нем стояла Марго – белая женщина лет пятидесяти в чулках в крупную сетку – и беспомощно улыбалась редким мужчинам, но никто не заходил к ней.

Внезапно бродяга двинулся, он шел твердо, глядя на Катерину, так что у нее не осталось никаких надежд на то, что он пройдет мимо. Сиреневый свет захлестнул его, и он остановился как вкопанный, в трех метрах от нее, но в глазах его что-то переменилось, Катерина вдруг поняла, что он плачет. Она отвела от себя сотовый и вгляделась в мужчину с тревожным любопытством, на мгновение ей даже стало жаль его. Потом он так же неожиданно улыбнулся, несколько капель слетели на брусчатку с его лица. Катерина снова уставилась в сотовый. Спустя минуту она подняла голову: он стоял на прежнем месте безо всякой улыбки, без движений и смотрел куда-то поверх Катерины на лиловые, в звездную россыпь шторы, за которыми была лестница на второй этаж, куда она приводила мужчин. Катерина была так заворожена, что не могла отвести глаз от его лица, и как будто узнавала его. Только где она могла его видеть? Где?

Краем глаза она заметила скучающее лицо Марго, и почему она не пытается увести его? – думалось Катерине. – Ведь он стоит между ними? Давай же, улыбайся улыбкой старой лахудры. Ну же! Ну! Он посторонился, чтобы пропустить трех мальчиков-арабов. Катерина перевела глаза на его отсутствующее лицо, он поднес руку к губам, и Катерина увидела, как на кончиках его пальцев выступила кровь. Напряженно глядя на них, что-то приговаривая, он стал тереть тремя перстами друг о друга.