Утренний Всадник

– Так чего, боярышня? – раздался за спиной Смеяны голос конюшенного холопа. – Поедешь или расседлать?

– Расседлать! – кинув на него взгляд поверх головы Смеяны, велел Держимир. – Этот конь ей не хорош. Я ей другого куплю. Золотого.

Он наконец улыбнулся, и улыбка на его лице показалась Смеяне нежданной и удивительной, как бело-золотистая бабочка на голой зимней ветке. На дворе уже было почти светло, и она вдруг сделала еще одно открытие. Оказалось, что у Держимира синие глаза, а вовсе не черные.

* * *

– Едут! Едут! – завопили сначала мальчишки у ворот, за ними и взрослые.

Звонкая перекличка множества голосов быстро катилась по улице детинца к посадничьему двору. Женщины, хлопотавшие в черной клети и в гриднице возле длинных столов, бросили дела и кинулись на двор поглядеть, кто едет первым. Оказалось, что у смолятичей есть обычай в последний день перед Новым Годом устраивать скачки троек по льду Истира, и жители Журченца с удовольствием позаимствовали у близких соседей веселое и яркое состязание. На эти скачки собирались люди на целый день пути сверху и снизу по реке, а победитель был почетным гостем на посадничьем новогоднем пиру и представлял «богатого Коледу», знак благополучия будущего года.

Еще издалека в гриднице был слышен звонкий, нестройный, суматошно веселый перезвон бубенчиков, которым были увешаны все журченецкие тройки. Пожалуй, никогда еще в маленьком городке не бывало таких многолюдных и горячих скачек: обе дружины, и речевинская, и смолятическая, попросились в общий строй. Журченецкие жители посомневались было, боясь, что отличные княжеские кони оставят всех местных удальцов позади, глотать снежную пыль, но посадник уговорил стариков разрешить. Конные скачки прославляют новорожденное солнце, и чем быстрее и азартнее помчатся тройки, тем оно будет гореть ярче. А солнце у всех говорлинов одно.

Ворота боярского двора распахнули во всю ширь, и во двор медленно и горделиво въехали сани, запряженные тремя вороными конями. В гривах коней как пламя пылали алые шелковые ленты, на дуге были навешаны лисьи хвосты. В санях стоял Преждан, в знак победы вывалянный в снегу и белый с головы до ног. Речевинские отроки, провожавшие его верхом, радостно кричали, свистели, звенели плетьми.

Заметив на крыльце Светловоя, Преждан сорвал с головы шапку и весело помахал ею. Даже в его темных волосах набился снег, но глаза блестели весельем и горячим торжеством.

– Обскакали мы всех, княжич ясный! – ликующе закричал он. – Молот и Чаша! Быстрее всех Ярилу привезли!

Журченецкие жители криками и смехом приветствовали победителя, гладили коней. Во вторых санях ехала княжна Дарована. Ее тройка была рыжей, с алыми и желтыми лентами в гривах, со множеством серебряных бубенчиков и горностаевых хвостов. На щеках княжны горел яркий алый румянец, и сама она казалась еще красивее обычного. Сегодня Дарована поразила всех речевинов: она сама правила тройкой и отстала только от Преждана. Князь Скородум ликовал, как мальчишка, смолятичи горделиво усмехались, а Прочен хмурился. По его мнению, Преждан мог бы немного и придержать своих вороных.

Спрыгнув с саней, Преждан обнял за морду коренного, потрепал по гриве, бросил вожжи отрокам и пошел навстречу саням княжны.

– А загордился-то! – с досадливой насмешкой воскликнула она, делая вид, что не замечает его протянутой руки. – Смотри, Ярило-свет, сам от радости растаешь!

– Мне бы одна радость – дружба твоя, овечка золотая! – Преждан, непривычно широко улыбаясь, размашисто поклонился.

На самом деле неудача не испортила княжне настроения и суровость ее была напускной; сдерживая смех, она подала Преждану руку. Князь Скородум любовался дочерью, похаживая вокруг тройки и похлопывая коней, и кончик его носа от удовольствия и от мороза был краснее обычного.

– Где же ты таких коней взял? – спросила Дарована, выходя из саней на утоптанный снег двора. – У Велеса в стаде выкормил, за огненной рекой? Ой! Мать Макошь!

Охнув, Дарована разом забыла про коней. Посередине двора возвышалась снежная баба в человеческий рост. Она была сделана похожей на сгорбленную злую старуху в широкой шубе, с развевающимися космами, и даже пряди волос были искусно прочерчены по плотному, заглаженному ладонями снегу. Глаза ей заменяли две круглые, начерненные углем репы, вместо носа торчала еловая шишка, а зубастый рот был выложен двумя рядами крупных горошин. Это была сама Зимерзла. Сейчас, на переломе старого и нового года, на повороте солнца на лето, а зимы – на мороз, злую старуху и чествовали, и угощали, а с тем и намекали, что срок ее власти не вечен и ей не стоит слишком уж лютовать.