Утопленница и игрок

– А я, как ты тонко подметила, никуда отсюда пока не двигаюсь и не двинусь еще какое-то – непродолжительное, Маня, обрати внимание! – время. Опасно. По своим, неведомым тебе, Мань, причинам – как ты опять-таки тактично подчеркнула в своем на меня «наезде». И с участка мне нельзя ни ногой. Так что, Маняш – я тут поразмыслю пару дней, с твоего разрешения – ну, потерпи чуток, Мань – столько уже терпела!.. а может и…

Леша вдруг перестал ухмыляться и посерьезнел.

– Но опять предупреждаю – на меня особо не рассчитывай. В смысле чего серьезного, Мань. Не увлекайся… ситуацией. Не заводись. Чтоб потом не огорчаться… и локти себе не кусать. Занят я, Мань – я тебе уже говорил – женат. – Леша неожиданно зло прищурился, отвернулся и какое-то время смотрел в окно. – Семья, Мань. Сын, и все дела.

– Да мне плевать!.. Ты…

Взглянув на Маню, Леша опять заухмылялся.

– А ты у нас, Мань – женщина культурная… такая вся из себя, интеллигентная, в редакции работаешь… сказки вон даже сочиняешь – по ночам. А по ночам, Мань, бабы – в твоем возрасте – совсем другим занимаются. Уж больно ты у нас, Мань… трепетная, и по всему – малоопытная… в таких делах, – мягко заметил Леша. – Хотя и глаза у тебя – ух ты!.. – совсем… разные, – неожиданно несколько отвлекся он от основной темы. – Вы ж все, – хмыкнул он снисходительно, вернувшись к прежнему, – и опытные даже – прилипчивые да привязчивые… не отцепишься никак… иной раз… А что я – я ж только временно могу, Мань, и… для удовольствия… приласкать, приголубить. А ты – втянешься, потом плакать будешь, переживать… Подумай сперва сама, Мань… тебе это нужно? Жалко мне тебя, Мань, – завздыхал Леша сочувственно. – Тебе надо что-то… серьезное искать – а это не ко мне, Марусь…

«Вот гад. Наглая морда! Нет, ну это беспредел… какой-то!»

Маня неожиданно успокоилась.

«Нажрался торта, и тут же стал наглеть по новой. И хамить.»

Нет, она долго терпела – видит Бог! Но всему есть предел. Все. Хватит. Давно пора спустить на землю этого «плейбоя на отдыхе»!

Излишне, кстати, затянувшемся отдыхе.

Маня решилась.

«Ну, погоди, я тебе сейчас все скажу, Леша»!

И начала хамить сама.

– Спасибо, конечно, тебе, Леш за… теплые слова и за… заботу. Не ожидала прямо от тебя… такой тонкости… чувств. Но ты сильно-то, Леш, не переживай за меня. Не убивайся так. Нет к этому оснований – особенно у тебя, Леш, поверь мне!..

– Мань, ты не права… Ты…

– Я, Леш, – твердо перебила на сей раз его Маня, – позволю себе кое-что тебе напомнить. И объяснить. Исключительно из человеколюбия и хорошего отношения к тебе – чтоб ты так не страдал – из-за меня. И не мучался, – достаточно высокопарно и назидательно начала Маня. – Милый Лешенька, целые, долгие две недели я мыла тебе, помимо прочего, причинные места – и спереди и сзади. Вытирала… попу и промывала. Везде залазила – во все места. Выносила за тобой… горшки. Как «мать Тереза». – Маня сделала паузу, красноречиво уставившись на «плейбоя» за тортом – тот сидел с безмятежным видом и постукивал по столу чайной ложечкой, которая, в его ручище, напоминала скорее игрушечную, из детского набора. – Такой расклад, Леш – надеюсь, ты сам понимаешь, а мужик умный и тертый!.. – мало способствует… романтическим чувствам.

– Мань…

– То есть. – совсем не способствует, Леш, прямо скажем!.. Тут не до романтики. Скорее – наоборот. Согласись, Леш – довольно трудно влюбиться… после… Короче, нереально, Леш – в принципе.

– Мань…

– Так что, Леш – успокойся. Расслабься. И не волнуйся за меня… насчет себя.

Расставив, таким образом, все точки над «i» – раз и навсегда, Маня сочла тему исчерпанной и разговор законченным. Она встала и спокойно начала собирать со стола посуду.

– И опять скажу – вот ты какая, Мань!.. Безжалостная. И бездушная. Вот оно, Мань – твое истинное лицо. А как же на фронте, Мань, а? – подал совершенно неожиданную реплику «плейбой на отдыхе».

– Что?!.. – Маня, которая, придерживая подбородком, понесла посуду на веранду, чуть ее не рассыпала.

Стало ясно – смутить или сбить этого «кабана» дело тухлое. Безнадежное. Любая попытка обречена на провал. Бесполезно и пробовать.

– На войне, говорю, Мань… Ты там ничего не уронила?

Маня на веранде с грохотом сгрузила чашки и тарелки, ловя их практически на лету.

– Медсестрички на фронте, Мань, после боя, тащили на себе раненных бойцов – или то, что от них оставалось – в любом виде, Мань!.. – лечили-выхаживали, мыли-обмывали, с суднами бегали, слезами их раны обливали. Горючими, Мань, бабьими слезами, и все – от любви.

Маня принесла влажную тряпку, смахнула крошки и стала оттирать клеенку.

– Да. От любви. Влюблялись страшно, и замуж за них, родимых, стремились изо всех своих женских сил. За этих бойцов, в смысле – или за то, что от них, от бойцов, оставалось после боя. Без рук, без ног, Мань, культя так культя!.. Вот так-то, Мань. А ты говоришь!..