Читаем Уральский Монстр полностью

Вот ещё одна интересная оценка из текста экспертизы: «Спокойно и расчётливо он снимает своё пальто, причём не бросает его на землю, а вешает на сучок.., раздевает жертву, удобно укладывает и медленно, не спеша, умертвляет её… Осторожность и ещё раз осторожность доминирует во всём его поведении: то крики ребёнка, то приближение телеги и людей, то крики матери заставляют его прервать процесс умертвления и, оставив ребёнка, поспешно скрыться. Насколько спокоен, хладнокровен и расчётлив при этом Винничевский свидетельствует хотя бы тот факт, что в одном случае он не забыл воспользоваться рублём, найденным у убитого, во втором – платьицем и другими вещами, проданными за 20 рублей, и т.п.»

И наконец, неизбежный вопрос о самооценке содеянного. Понятно, что на искренность душегуба рассчитывать не приходится, да и жалеть он будет лишь самого себя, а вовсе не безвинно пострадавших от его похоти малышей, но без этого аспекта невозможно составить сколько-нибудь полное представление об этом человеке. Итак, увидели ли психиатры в глазах убийцы слезы? Услышали ли они слова раскаяния и сожаления о содеянном? Тут нам на помощь приходит ещё одна цитата из экспертного заключения профессора Малкина: «26 октября Винничевский, правда, не без некоторых наводящих указаний, заявил о том, что он даже рад аресту, так как сейчас всё „это прекратится“». То есть сам Винничевский так и не понял, какие слова надо произнести, ему дали «наводящие указания». Впрочем, продолжим цитирование Малкина: «Создаётся впечатление, что хотя внешне, рационально он осознаёт всю глубину и отвратительность совершённых им преступлений, однако эмоционально он этого не прочувствовал, что ядро его личности, его „душа“, как раньше, так и сейчас, не в этих признаниях, а в тех чувственных переживаниях, которые он получал при убийствах».

Профессор закавычил душу – такова была политическая ситуация в стране, душа считалась коммунистами не субъектной и не существующей объективно. Поэтому фраза получилась с одной стороны немного кривой и не совсем понятной, но с другой – на удивление глубокой и точной. Надо лишь внимательнее вчитаться в слова Малкина. Винничевский действительно сотрудничал со следствием, сознавался в чудовищных преступлениях, но сохранял при этом полное спокойствие, управлял собою, контролировал речь и действовал полностью рассудочно. Испуг, пережитый при аресте, миновал, он понял, что его не убьют, а даже напротив, будут кормить и охранять, в нём все заинтересованы, его расспрашивают, большой московский следователь обращается на «Вы» и даёт на подпись каждый лист протокола. Медики в белых халатах щупают нёбо, обстукивают молоточками коленки и интересуются здоровьем родителей – смехота, однако! На самом деле всё в тюрьме оказалось не так уж и плохо, и даже интересно. Так примерно мог рассуждать Винничевский вечером 26 октября 1939 г., вытянувшись на своей шконке и вперившись в темноту одиночной камеры на втором этаже милицейского следственного изолятора.

Да, он признавался в убийствах на допросах, он делал, что ему велели во время следственного эксперимента, он послушно выполнял дурацкие команды психиатров во время освидетельствования, но никакого раскаяния в этом не было и быть не могло. Это была сугубая необходимость. Душа Винничевского в те дни действительно заключалась не в этих признаниях, она была занята совсем другими переживаниями. Винничевский начал борьбу за собственное спасение, ибо на самом деле его душа хотела жить и умирать он отнюдь не собирался.

<p>Глава VI. Трудно быть Богом! Сволочью проще…</p>

Лихорадочная активность первых дней с момента задержания опаснейшего преступника постепенно сходила на нет. Винничевский сотрудничал со следствием, вроде бы не врал, не изворачивался, не включал «тупого», говорил даже более того, чего от него ждали, и это давало весомые основания для уверенности в том, что следствие пойдёт вперёд без особых осложнений. Был проведён обыск по месту проживания обвиняемого, вещи его изъяты и направлены на судебно-химическую экспертизу, глядишь, и объективные улики добавятся через пару-тройку недель. В общем, всё складывалось для свердловских правоохранителей вроде бы неплохо.

27 октября отцу Таси Морозовой, чьё тело было найдено в уборной возле дома №1 по улице Финских Коммунаров, официально предъявили для опознания некоторые из вещей девочки и сам труп. В том, что найдена именно Тася, сомнений не было, всё настолько сходилось, что какие-то совпадения или ошибки можно было исключить, тем не менее формальная процедура опознания должна была состояться. Её провели заместитель начальника ОУР Крысин и начальник 1-го отделения ОУР Лямин. Иван Иванович Морозов опознал как тело дочери, так и её одежду – платье и бумазейную майку, о чём и были составлены два «Протокола предъявления». Рутинная, но очень тяжёлая в эмоциональном отношении процедура прошла быстро и без сюрпризов.

Перейти на страницу:

Похожие книги