«Управляемый хаос» и образование СССР

В действиях многих акторов переплетались национальные, социальные и политические мотивы. Латыши, например, представляли собой наиболее большевизированную этническую группу на территории, контролируемой большевиками: хотя в РКП(б) в 1922 году было всего 9,5 тысяч латышей, что составляло примерно лишь 2,5 % от общего числа членов партии, но на каждую тысячу латышей приходилось 78 партийцев, то есть почти 8 % латышей, находившихся на советской территории, имели партийные билеты. Довольно много было членов партии среди литовцев, поляков и эстонцев — соответственно 32, 16 и 11 на каждую тысячу. Большую часть членов партии составляли великороссы — 72 %, но они составляли лишь доли процента от общей численности этой этнической группы — 0,38 %.[45] Можно объяснить революционность поляков и прибалтов тем, что среди них был велик процент промышленных рабочих, эвакуированных вглубь империи в 1915 году, во время германского наступления (только из Риги было вывезено 150 предприятий). Часть эвакуированных и беженцев была революционно настроена и ранее, а для других желание примкнуть к правящей партии, в руководящих органах которой находилось немало их земляков, была тактикой выживания в чужой, иногда враждебной среде. Но и на этом фоне латыши особенно выделяются.

Особенно важна была роль латышских стрелков, полки которых были сформированы еще в 1915 году. Они обеспечивали захват власти на Северном фронте, наиболее близком к Петрограду, они участвовали в разгоне Учредительного собрания, они охраняли Кремль, когда там разместилось большевистское руководство, они подавляли выступление левых эсеров в июле 1918 года, они сражались на Восточном фронте, они упорно пытались установить советскую власть в Прибалтике, они сыграли решающую роль в разгроме Деникина, они штурмовали Перекоп. В большевистской пропаганде, а потом и в советской историографии латышские стрелки описывались как отважные, дисциплинированные и убежденные интернационалисты, представляющие собой авангард мировой революции.

Действительность была более сложной. В стихотворении латвийского поэта Александра Чака описывалась временная остановка латышских стрелков, возвращавшихся с врангелевского фронта, в провинциальном российском городе. Городские большевики встречают стрелков как героев, но внезапно местный чекист видит на штабном вагоне эшелона среди множества красных флагов небольшой красно-бело-красный латвийский флаг. Он гневно обличает это проявление буржуазного национализма, что в свою очередь вызывает ответную острую реакцию стрелков, которые угрожают бдительному чекисту самосудом. Они ясно дают понять, что участие в Гражданской войне было для них борьбой за независимую Латвию: победа белых такой сценарий совершенно бы исключала.[46] Художественное произведение не всегда является надежным источником, к тому же в межвоенной Латвии именно такой образ латышских стрелков был востребован, подобная версия устраивала и власти, и многих ветеранов.

И все же весьма вероятно, что такой эпизод действительно имел место. Большая часть стрелков, переживших Гражданскую войну, вернулась в Латвию. Там некоторые из них вступили в военизированную национальную организацию.

Многие люди, которые воспринимались как стопроцентные красные, по сути были союзниками большевиков, преследующими свои цели и в тех случаях, когда они использовали коммунистическую риторику.

Борьба белых и красных имела свою специфику в казачьих районах, в которых казаки вовсе не составляли большинства населения. Здесь нередко политический выбор определялся конфликтом поколений: молодые фронтовики-казаки выступали против стариков, представителей традиционной власти. Но часто этот выбор зависел от сословной принадлежности: для не казачьего населения областей красные порой казались естественными союзниками, первоначально даже бывало, что села иногородних встречали красногвардейцев торжественным крестным ходом, что приводило в замешательство комиссаров отрядов.