upload

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Ожидание представляет собой тяжелую степень мучений.

Просторные стены больничного коридора уже давно сузились до крохотных размеров и заключили

меня в безвыходную ловушку.

Я не знала, куда деть свои глаза.

Я не знала, куда положить свои руки.

Медленный ход времени, ускоренное сердцебиение, мелькающие посетители и их голоса, сливающийся в один неясный поток оглушительного гула.

Сколько я нахожусь здесь, окруженная отвратительным запахом лекарств? Кажется, будто прошла

целая жизнь с момента, когда я ворвалась в холл больницы, плетясь за медицинской кушеткой, на

которой везли маму. Сквозь застрявший в горле колючий комок нервозности и страха я хрипло

спрашивала о том, что случилось, и почему маме вдруг стало плохо. Но на все мои невнятные

вопросы звучало терпкое молчание, разбавляемое голосом доктора, диктующего темнокожей

медсестре, пристроившейся по другу сторону кушетки, указания относительно дальнейшей

госпитализации.

Я бежала за ними до конца бесконечного коридора. До тех пор, пока высокий мужчина с хмурым

взглядом и твердым голосом не попросил меня остаться здесь до тех пор, пока они заботятся о моей

маме.

Я стояла и смотрела, как доктор удаляется от меня, чтобы уберечь самого дорогого мне человека, ведь я не могла сделать этого. Я была бессильна, потому что не знала, что происходит. Я была

потеряна, и все напоминало один длинный, кошмарный сон, из которого хотелось незамедлительно

вынырнуть, но что-то могущественное упорно тянула меня обратно ко дну, и тьма сгущалась над

головой, подобно грозовым тучам, намереваясь поглотить меня с целиком и навсегда оставить в

объятиях паники и ожидания.

Я не могла спокойно дышать.

Изнуряющая тревога высасывала из меня последние жизненные силы. Я с трудом сохраняла свои

глаза открытыми. Мне нельзя спать. Прождать в болезненно-белом коридоре ожидания столько

времени, чтобы, в конце концов, поддаться сну? Ну уж нет. Я чувствовала, что скоро объявится

доктор и скажет, что с моей мамой.

Но какая-то часть меня страшилась этого. Вдруг, с ней что-то серьезное? Вдруг, она больна? Как…

как мама Зака?

Я не переживу этого.

Громко выдохнув, оттолкнулась затылком от стены и подалась вперед, перенеся вес тела на локти, которыми уперлась в колени. Закрыла лицо ладонями.

Только бы ничего смертельного.

Это все, что я могла сейчас желать. Чтобы мама жила. Чтобы ее здоровью ничего не угрожало. Ведь

если я потеряю ее, то… что мне делать? С моими будущим и моими чувствами? Сейчас, трясясь за ее

безопасность, я поняла, насколько мелочна обида, что сжигала мое сердце.

Нет ничего болезненнее страха потерять тех, кого мы любим, кем дорожим до беспамятства. И

совершенно неважно, что сделали те люди, сколько ошибок совершили. Главное, чтобы они не

исчезали. Чтобы и дальше продолжали оступаться по жизни, винить себя, а потом с грустью

смеяться, оглядываясь в прошлое. Они должны жить, и это все, что нужно знать, во что верить

каждой клеточкой своего естества.

И сейчас, сжимая кулаки до жгучей боли, я верила, что с мамой все обойдется. Я верила, что ее

резкое ухудшение самочувствие лишь последствие нервов и эмоционального стресса, ведь нужно

быть слепой и глухой, чтобы не услышать и не заметить, как натянуты ее отношения с моим отцом.

От одной лишь мысли об этом… человеке меня выворачивало наизнанку от безудержного потока

отвращения, родившегося взрывом в желудке и стремительно ползущего вверх. Оно приблизилось к

горлу и резко сковало его металлическим обручем, не позволяя сделать полноценный вдох и вместе с

выдохом отпустить напряжение, из которого буквально состояло мое тело.

— Просто дождись, — опустив голову, сказала я себе.

Но воплотить спокойствие в реальность и укутать себя в него, словно в теплое пуховое одеяло, гораздо сложнее.

Мне просто чертовски не хватало терпения.

Поддержка Джессики была бы сейчас как раз кстати. Но я не могла вызволить ее ночью и попросить

приехать ко мне. Я не могла выпустить на волю это проявление эгоизма, поэтому похоронила

желание оказаться в дарующих умиротворение объятиях лучшей подруги глубоко в своей душе, которую тяжелыми волнами окутывало мрачное ощущение чего-то плохого.

Еще мне категорически запрещено накручивать себя, так как это вдобавок к бушующему

беспокойству разжигало внутри меня яростное пламя нехороших эмоций, выходящих за рамки и

сулящих возникновение неприятностей, если я немедленно не возьму себя в руки.

Все будет хорошо.

С мамой.

Со мной.

С нами.

Отца это не касалось.

Его вообще будто не существовало, что, не буду скрывать, утешало меня, ведь его лицо, его голос —

голос предателя — преследовали меня в дебрях моего сознания, куда сквозь цветущие, обволакивающие мысли не просачивался свет.

Но пришлось вспомнить о том, что наша семья состоит не только из меня и мамы. Еще присутствует

Он. Лицемер, играющий роль образумившегося семьянина. Человек, в которого поверила мама.

Человек, к которому мое доверие навсегда останется лишь горьким дуновением воспоминаний

давнего прошлого.

Пришлось вспомнить, что мама будет опечалена, если не увидит его здесь, рядом со мной, когда ей