Несколько секунд мы сидим молча, африканская саванна служит фоном для нашей ледяной терапии.
— Почему ты ненавидишь Северную Каролину? — Наконец спрашивает Джиджи с любопытством.
Я пожимаю плечами.
— Однажды я там застрял.
— Не хочешь пояснить?
— Не-а.
Она смеется.
— Чувак, ты действительно ненавидишь разговаривать.
— Спасибо, что заметила.
— Милый. Это был не комплимент. Знаешь, кто еще не разговаривает? Серийные убийцы.
— Я не согласен… Похоже, многим из этих сумасшедших ублюдков нравится слушать свой собственный голос.
Вода плещется по стенкам ванны, когда она опускается ниже. Ее лицо искажено болью. Бледнеет от холода.
— Ты видел вчера вечером шоу моего папы?
Я бросаю на нее мрачный взгляд.
— Да.
— Что у тебя за недовольное лицо? — Он сделал тебе комплимент.
— Он этого не делал.
— Он сказал, что ты действовал эффективно, и похвалил твое умение обращаться с палкой.
— Нет, это был Джейк Коннелли. У твоего отца был такой вид, словно он зажимал нос и заставлял себя смириться с этим.
— Поверь мне, если Джейк считает, что ты хорош, мой отец тоже так думает. Тебе просто нужно найти способ заставить его забыть о том, что произошло на Чемпионате. У него пунктик насчет драк. — Она на мгновение замолкает. — Я не знаю, много ли тебе известно о его прошлом, но одна из причин, по которой его фонд сотрудничает со столькими благотворительными организациями, занимающимися домашним насилием, заключается в том, что он сам был жертвой.
Я медленно киваю.
— Да, я знал это. — Об этой ситуации было написано много статей, особенно с тех пор, как сам Грэхем был провозглашен хоккейным королем. Его отец, абьюзер, о котором идет речь, сам по себе был легендой.
— Я думаю, его беспокоит то, что ты дрался не на льду, — говорит мне Джиджи с серьезным выражением лица. — Это не было частью игры, где мы имеем дело с... контролируемой агрессией. Спортсмены могут проявлять свою агрессию только в рамках правил, понимаешь? Но ты сделал это в раздевалке.
— Да, сделал. — Я продолжаю говорить, прежде чем она успевает выудить подробности, чего, я знаю, она жаждет. — Может быть, тогда лучше ты замолвишь за меня словечко перед Коннелли, — сухо говорю я. — Потому что я начинаю думать, что твой отец — безнадежное дело.
— Конечно. Я увижусь с его семьей на каникулах, так что постараюсь говорить только о тебе.
Услышав это, я испытываю прилив зависти, которую пытаюсь игнорировать. Не потому, что ее окружают известные люди. Именно упомнание о семье затрагивает что-то болезненное глубоко внутри меня. У меня в детстве не было ничего из этого дерьма. Всегда задавался вопросом, каково это — иметь настоящую семью.
Звучит приятно.
Она ерзает в ванне. Вода плещется на нее, и она вздрагивает.
— Боже, как холодно, — жалуется она.
— Можно подумать, что это ледяная ванна.
— Эй, мне кажется слышен сарказм. Запиши это.
— Тебе не угодишь. Если я ничего не говорю — я серийный убийца. Если я что-то скажу, ты говоришь мне записать это.
— Кстати, твоя очередь. Я хочу услышать историю о Северной Каролине.
— Нет, не хочешь.
— Давай. Развлеки меня.
— Не знаю, сколько развлечений ты найдешь в этом. — Я искоса смотрю на нее. — Ты уверена, что хочешь это слушать?
Джиджи кивает.
Поэтому я пожимаю плечами и выкладываю ей все начистоту.
— Одна из моих приемных семей в Фениксе решила, что было бы забавно взять напрокат микроавтобус, посадить в него всех детей и отправиться в поездку в Миртл-Бич. У мамы там была сестра. Мы только что пересекли границу штата Северная Каролина, когда нам пришлось остановиться, чтобы заправиться, и — мне кажется, об этом сняли фильм, где забывают ребенка дома? Ну, они забыли меня на заправке.
— Сколько тебе было лет?
— Десять.
— Бедный маленький мальчик.
— Сначала я думал, что они вернутся через несколько минут. Они бы выехали на дорогу, а потом поняли, что меня нет в фургоне. Поэтому я просто сидел там, у двери, и играл в видеоигру, которую мне одолжил их настоящий сын.
— Настоящий сын?