Unknown

Наступает момент, когда разум либо разрушается, либо закрывается. Теперь я это знаю. Меня вдруг охватило какое-то сюрреалистическое спокойствие, которого раньше я никогда не испытывал. На каком-то уровне подсознания я знал, что стою там, глядя на эти отвратительные, неспешно переговаривающиеся цветы. Но с другой стороны, я полностью это отвергал. Я находился дома. В своей постели. Должен был там быть. Я просто проспал звонок будильника, вот и все. Я не собирался опередить Роджера в офисе, как хотел, и это было нормально. Более чем нормально. Потому что когда я, наконец, проснусь, все это исчезнет.

- Ради Бога, что это такое? - Спросил Роджер.

Тина Барфилд посмотрела на меня, подняв брови. Это было то самое выражение лица учителя, обращающегося к ученику, который должен знать ответ.

- Это языки, - сказал я. - Помнишь письмо? Она писала, что злые языки метут как помело.

- Молодец, - сказала женщина. - Возможно, ты не так глуп, как вел себя, когда Карлос впервые с тобой связался.

Некоторое время никто не произносил ни слова. Мы втроем просто смотрели, как эти цветы раскрываются и закрываются, мигая алыми внутренностями. От этого мягкого беззубого шепота мне захотелось зажать уши руками. Видите ли, это были почти слова. Почти настоящая беседа.

А, черт. Скажи правду. Это и была настоящая беседа.

- Языки? - Наконец спросил Роджер.

- Это язык вдовы, - ответила Тина Барфилд. - Известен в некоторых Европейских странах как ведьмин язык или проклятие старухи. Ты знаешь, о чем они говорят, мистер Кентон?

- О нас, - сказал я. - Мы можем выбраться отсюда? Я чувствую что-то вроде обморока.

- Вообще-то, я тоже, - сказал Роджер.

- Уйти отсюда - разумная мысль. - Она обвела рукой вокруг себя, как будто хотела охватить весь этот мир буйно растущих растений и сильных запахов. - Это тонкое место, и так было всегда. И сейчас оно тоньше, чем когда-либо. На самом деле это еще и очень опасное место. Но вам нужно было увидеть его, чтобы понять. Темные силы вырвались наружу. Тот факт, что их выпустил безмозглый мудак вроде Карлоса, не имеет никакого значения. Он, конечно же, за все заплатит. Между тем, неразумно слишком уж сильно искушать определенные силы. Давайте, мальчики, двигаем отсюда.

Мне не нравится, когда меня называют мальчиком, но я был готов немедленно следовать за ней, уж поверьте. Она повела нас назад быстро и без раздумий. Один раз я отчетливо увидел, как из кустов по левую сторону ТУДА-стрит выполз перепачканный землей корень и попытался закрутиться вокруг ее ботинка. Она нетерпеливо дернула ногой, переломив его, даже не взглянув вниз. И все это время мы слышали позади нас этот низкий, шепчущий, чавкающий звук. Языки, метущие как помело.

Я смотрел вниз в поисках смятых бумажных шариков, которые разбросал по дороге сюда, но они исчезли. Что-то схватило их точно так же, как корень пытался схватить ботинок Тины Барфилд, и утащило мои указатели в заросли.

Я не был удивлен. Если бы в этот момент Джон Кеннеди вышел из кустов под руку с Адольфом Гитлером, я не думаю, что слишком бы удивился.

Мой эспрессо закончился. Я пообещал себе, что сегодня не буду пить спиртное, но у меня на кухне есть бутылка виски, и мне нужно всего-то немного, в конце концов. Прямо сейчас. В лечебных целях. Если он и не поможет морально, то, возможно, остановит дрожь в моих руках. Я бы хотел закончить повествование до полуночи.

(позже)

Есть. Благодаря живительной силе «Дьюарса»¹⁶⁶, я, возможно, закончу до полуночи. И здесь нет никакого многословия, поверьте мне. Я пишу так быстро, как только могу, придерживаясь того, что кажется абсолютно необходимым... и записывать это странно приятно, как будто возвращаешь какую-то эмоцию, которая, как ты думал, ушла навсегда. Я все еще не оправился от событий этого дня, и у меня такое чувство, будто я вырвался из тысячи вещей, которые всегда считал само собой разумеющимися - из всего образа мыслей и восприятия, - но в то же время я испытываю несомненное возбуждение. По крайней мере, за это я должен быть благодарен: мысли о Рут Танака вышибло из моей головы. Сегодня, когда я думаю о Рут, она кажется мне очень далекой, как человек, увиденный не с того конца телескопа. Что, я считаю, большое облегчение.

Мы вернулись в главный офис в мгновение ока, следуя по пятам за Тиной Барфилд. Там было тепло после того, как мы вошли снаружи, но после возвращения из оранжереи, офис был положительно холодным. Роджер снова надел пальто, и я сделал то же самое.

Старик сидел точно там же, где и раньше, только с газетой, снова поднятой перед его лицом. Барфилд провела нас мимо него (я прокрался мимо боком, вспоминая тот фильм ужасов, где рука внезапно выскакивает из могилы и хватает одного из подростков) в маленький кабинет.