Unknown

Если говорить о производстве живых человеческих индивидов, то в этом процессе особое место занимает семья как форма коллективности. Но семья, как первичный коллектив по производству людей, может сама не являться индивидуумом в греческом значении этого слова — то есть чем-то неделимым в той мере, в которой любой член этого коллектива может быть не столько целью, но и средством, а значит, заменимым и даже лишним элементом. И именно поэтому семья оказывается отделенной от таких отношений, как любовь и дружба — такого предполагающего универсальность отношения, где другой человек — цель, а не только средство. Не являясь коллективом по воспроизводству таких отношений, современная семья далеко не обязательно распадается, так как совсем не эти функции она выполняет в современном стандартизировано-фрагментированном обществе. И, хотя это может разрушить отдельные семьи, это не колеблет семью как тип коллективности — как потребительскую ячейку по воспроизводству индивидов, который предполагает все разнообразие ущербных семей и недосемей, даже сводящихся к одинокому индивиду.

Любое дело предполагает коллективность. Вопрос состоит только в отношении и соотношении коллектива и общества. Процесс отделения непосредственного коллектива от общества как от целого, а затем отделение индивида от коллектива и противопоставление себя ему, далее — включение в коллективы лишь частично — продукт длительного исторического развития, доведенного до конца как раз в эпоху империализма. Эта отделенность во многом завершилась с появлением капитализма как такового, но именно в эпоху монополистического капитализма она становится тотальной, в той мере, как капитал становится общественным отношением, обязательным для всех.

Именно поэтому психика такого индивида могла быть стандартизированной и быть мыслимой как психика человека вообще, а вопрос отделения внутреннего от внешнего через призму включения в практику по отношению к индивиду обернулся вопросом о природе человека и человеческого общества. С этих позиций (диспозиций, контрпозиций) рассматривались различные состояния индивида: страдание, счастье, идентификация с самим собой в ХХ и ХХІ веках. Именно так вопрос о субъективности был поставлен Зигмундом Фрейдом. В его интерпретации подавление обществом личной свободы как возможности удовлетворения своих желаний, деформирующее индивида, — главная беда цивилизованного человека.

Речь идет о характере связей, характере отношений индивида с обществом, то есть о характере коллективности, даже если мы не употребляем этого слова, а все время сконцентрированы на индивиде и только на нем, на его проблемах, страданиях, желаниях, удовлетворении. Последователи и критики Фрейда так или иначе крутились вокруг не просто осознанной, а поднятой на щит Фрейдом границы обособления индивида как границы внутреннего и внешнего, на которой разворачиваются все драмы личности. Не просто вопрос соотношения индивида и общества, который был поставлен еще в эпоху Нового времени и много раз поднимался в классической и неклассической философии, а также в марксизме, но именно вопрос о границе, отделяющей одно от другого, поставленный, что немаловажно, с точки зрения такого индивида, да еще и практически: как вопрос воздействия на индивида через эту границу и вопрос воздействия на эту границу, вопрос ее модификации.

Вроде бы ничего нового Фрейд не сделал — просто смена акцента. Но смена, имеющая практическое значение для производства и воспроизводства общества индивидов — общества товарного производства, которое уже не просто определяет индивидов как побочный продукт, а становится зависимым от их определенности. Поэтому именно вокруг этой границы в ХХ и в ХХІ веках разворачивается мысль об индивидуальности и о коллективности. Как последователи Фрейда, в том числе такие, как представители франкфуртской школы (Маркузе [7]), Фромм), пытавшейся соединить фрейдизм с марксизмом, так и его критики, среди которых выделяются французские постмодернисты, перерабатывающие и критиковавшие идеи Фрейда (тоже иногда соединяя их с марксистскими), и многие другие исследователи говорили об этой границе — о ее характере, о ее изменении, о ее построении. В этом духе, например, и метафора «машины желаний» Делеза и Гваттари [3].

Заслуга Фрейда, за которую западное общество поныне платит ему дань уважения, несмотря на всю несостоятельность его теории, в том, что не индивидуальность как таковая, а именно граница индивидуальности была зафиксирована как предмет познания, да еще и с определенных позиций — с позиции деятельного вмешательства.