Unknown

У Наутилуса давно созрел план побега. Он выменял у друзей за дедовский охотничий нож три старинных серебряных талера 1802-года с полустёртым чеканным профилем короля Саксонии Фридриха Августа. У короля была массивная челюсть и легкомысленная девчоночья косичка, однако приятная тяжесть серебра внушала уважение. Времена стояли голодные и прихваченные с собой смышлёным деревенским парнем пяток больших кусков солёного шпика и пара кругов домашнего сыра были ценнее денег. Так он довольно быстро по железной дороге добрался до Гамбурга, расплачиваясь с машинистами паровозов деревенскими харчами.

Из документов у Шульца была выписка о крещении из деревенской кирхи, выманенная у выпивохи викария за пару бутылок шнапса и две дюжины яиц. Плюс вполне солидное свидетельство об окончании шести классов классической средней школы с синей круглой печатью. На печати раскорячился коронованный и на вкус Тима, довольно скудно оперённый имперский орёл.

В Гамбург Тим-Наутилус прибыл во всё тех же кожаных шортах-ледерхозе с защипками и широкими подтяжками, грязно белых гольфах, лишь раз выстиранными за время пути, и тирольской шляпе с утиными перьями. Не дать не взять Д’Артаньян тирольский у которого где то по дороге издох верный конь. Вдобавок, недостаточно укрытые шортами ноги путешественника, стали всё чаще синеть от холода, особенно ближе к вечеру.

Старик еврей, старьёвщик, не слишком торопился поменять кожаные шорты Тима на нормальные штаны и рубашку. Лишь когда парень достал из глубокого кармана заветные талеры, старый заметно подобрел и, тряхнув сивыми пейсами, выдал Шульцу рабочие штаны чёртовой кожи с крепкими брезентовыми наколенниками, серую нательную рубаху с длинными рукавами и даже драный, но вполне тёплый свитер из бурой верблюжьей шерсти. Экипировав, таким образом, Наутилуса старьёвщик, наверное, растрогался от собственной щедрости и на прощание сунул мальчишке в руку, завёрнутую в газету большую горбушку серого хлеба. Горбушка была посыпана крупной солью и хорошенько натёрта чесноком. Тим, ничего не евший уже вторые сутки, вгрызся в этот бедняцкий обед с едва сдерживаемой жадностью. Голод превратил для него кусок грубого, чёрствого хлеба в настоящее царское лакомство.

В порту после расспросов он поднялся на борт старого и ржавого, но настоящего морского судна. Кряжистый боцман с мясистым и багровым, как у Санта-Николауса⁴⁷ носом, недолго поговорив с ним, приказал поднять сорокакилограммовый мешок с углём и, взвалив поклажу на спину, сделать несколько кругов по палубе. Да не просто шагом, а вполне себе живой, радостной трусцой. Деревенская закалка не подвела. Через пять минут моряк остановил раскрасневшегося, взмокшего от пота Тима и удовлетворённо хмыкнув, объявил мальчишке, что тот принят на борт в качестве юнги. Счастливый Шульц отправился в матросский кубрик. Так началась его длинная морская жизнь.

После того памятного рандеву с британским охотником за нашими подлодками прошло всего пара дней, как мы получили с берега зашифрованную радиограмму. Это была довольно стремительная для штабников реакция на наше донесение о потоплении английского судна-ловушки. Радист четверть часа повозился с новеньким “Тритоном”⁴⁸, дешифруя текст РДО, и вскоре я читал чуть скошенные вправо тёмно-синие строчки. Радиограмма, хотя и была явно связана с нашей дуэлью со злосчастным парусником, но не предназначалась лично нашему борту. Это был приказ для всех подлодок кригсмарине за подписью самого Дёница.

Командующий подводным флотом приказывал всем командирам У-ботов, находящимся в боевом походе использовать передвижение в надводном положении исключительно в длительных переходах и в условиях пустого моря, когда при хорошей видимости не наблюдается ни один надводный объект. Адмирал под угрозой военного трибунала, приказывал прекратить “псевдо-гуманную, а на самом деле устаревшую и опасную практику предупреждения экипажей неприятельских, так называемых невоенных судов” о предстоящем обстреле и потоплении. Тем более, категорически запрещалось проводить какие либо спасательные мероприятия, после затопления судна или транспорта. Последний пассаж вполне ясно намекал на наше приключение с транспортом “Лакон” и был не чем иным, как отцовским ворчанием “Перископа” адресованным лично мне. Закончив читать РДО, я позвонил старпому на командирский мостик и спросил его, чист ли горизонт. Тот ответил утвердительно. Тогда я пригласил старину Шульца на несколько минут к себе в каюту, оставив, в порядке исключения, на мосту опытного второго офицера. Рыжий Шульц постучал и несколько грузновато, по-медвежьи ввалился в каюту. Я налил нам по рюмке трофейного Камю и на вопросительный взгляд старпома пояснил:

- Выпьем, старина за упокой кодекса чести немецкого военного моряка. Не далее, как позавчера мы с тобой успешно торпедировали его.

Старпом Шульц недовольно нахмурил рыжие брови и, шмыгнув вечно простуженным носом, пробурчал: