Унденский лебедь

Здесь щедрость снов не знает брега,

Наивны прочные мосты:

В них прозорливость оберега

От лицемерной белоты.

Здесь полноводные ручьи

Журчаньем дивным слух ласкают;

Зарыты теплые ключи

Дверей, которых не познают.

«Вечера на Бейкер-стрит»

(Василию Ливанову, Виталию Соломину, Рине Зеленой)

Четверг; Сутуля позвоночник,

На кэбе к старому дружку

Везет меня седой извозчик,

Браня пегаса на скаку;

Уют собой оберегая,

Горит в окошечке свеча:

Щедротой шиллинг вынимая,

Дам вместо пенса сгоряча.

Вечерний час; Мой друг не спит,

На ужин гостя ожидая.

Туман стоит на Бейкер-стрит,

Осенней серостью блуждая.

В дверях мне рада миссис Хадсон;

И на французский лад напев,

Вновь вынуждает улыбаться:

– Oh! Welcome, mistеr Italеv!

В колониальном хрустале

Блистает ужин на столе:

Перепела, салат, вино.

Но я не пью его давно;

И после трапезы начнут

Два джентльмена пред камином,

Найдя иронии приют,

Беседу, сотканную дымом:

Ведь это лучшая еда

Чревоугодию ума;

Джон поглощен всецело Мэри,

А я заменой стал потере.

«Ну с кем еще поговорить

О музыке, о королеве,

Трактат о химии излить?

Ну не с женой же… в самом деле!

У женщины одна беда –

Та разумом, увы, скудна!» –

Озвучен факт мне голосисто

Устами мудрого сексиста;

И не подать судебный иск,

Так как таится в этом риск:

Дедукцией не смея лгать,

Холмс сможет это доказать!

И потому наверняка

Два бабника-холостяка,

В плену безбрачия эдикта,

Мы счастливы и без вердикта;

Уже и Лондон полуночный

От городских огней устал:

Самоиронией межстрочной

Стиху советую финал;

«Ода Меншикову»

(К Данилычу)

Ума острот любимец славный,

Великий вор всея Руси!

Интриги друг, хитрец коварный

Титан опального пути;

Покрой же свое имя одой,

Дворцов изыску монумент!

Таланта бес неугомонный,

Генералиссимус побед!

От Нотебурга до Полтавы,

Украсив шрамом лик груди,

Ковал величие Державы

Светлейший князь своей судьбы!

Орденоносец эпохальный,

Достойный сын Орла наград!

И благодетель окаянный,

Великолепный казнокрад!

Но Гений выше всех пороков,

Разносчик нищий и регент:

В пыли истории уроков

Достопочтим твой постамент!

Страну неграмотных холопов

За косы, гулом их упреков,

Из тьмы веков ко свету дней

Тянул ты с лучшим из царей!

Услышь проклятие народа,

Которому мерзка свобода:

И, Прометеем средь мороза,

Униженным ступай в Березов;

В России гений – пища плахе!

Служитель зла он аль добра:

Судья – предсмертная рубаха,

Палач – бездарная толпа;

Прими же памятник сей одой

Того, что родственен природой!

Пусть строки эти сохранит

Поэта дарственный гранит:

«Гласит легенда: было встарь,

Россию возродить из праха

Рукой жестокою без страха

Сумели вор и государь!»

«Нищета философии и философия нищеты»

(К Марксу и Прудону)

Страшна нищета философии,

Юродивый друг мой Прудон;

И Генриха сына утопией

Фальшиво звучал камертон.

А толпы… Ничтожные толпы,

Лишенные дум и любви,

За вами унюхали тропы,

Смочив весь двадцатый в крови.

Совокупиться и сытно покушать –

Как жалок их рай на земле.

И Бога не думают слушать

С гордыней из мечт на челе.

За ересью орд лжепророков

Последуют тучно и впредь;

Не вспомнив ухмылку уроков,

Вкушая истории плеть.

Пусть стерпит! Бумага все стерпит…

Нет разуму в гавани мест;

Внегрешен безродный сей трепет,

Несущий тяжелый свой крест.

«Породистая женщина»

(Алевтине М)

Есть то, что ракурсом не мерят;

Не реставрируют тайком.

Тот вкус, которому не верят,

Когда безвкусица кругом.

Есть то, что не купить за деньги:

Порода – Божья благодать;

Ей ни к чему акрил и серьги,

Не ей годами увядать.

Не обнажая голенища,

Склоняя мир к своим ногам,

Она не сгинет в пепелище

И не ходима по рукам.

Чужда ей, будь ума безликость,

Будь говор гласный без конца.

Породе свойственна невинность

И элитарность – дар лица.

Завидуйте, земные твари!…

Бесчестье участи своей,

Что в жертву заклано морали,

Вам не украсит серость дней.

«Христа судили демократы»

Не скрыть нам правды торжества,

Меняя постулаты:

Христа веленьем большинства

Судили демократы.

К Пилату воззвала толпа:

"Дай зрелищ, а не Рая!", –

С морщин диктаторского лба

Пот ужаса сшибая;

И состраданья в пасти льва

Найдется к жертве больше:

Палач – народная молва –

Трофей терзает дольше.

Подлей всех оказался тот,

За ширмою скрываясь,

Кто паству, этот же народ,

Лишь грабил, не гнушаясь:

– О Боге вспомнить нам велел! –

Роптали фарисеи –

Из храма вышвырнуть посмел

Торговцев Иудеи!

От истины его беда:

В бюджете дефицит!

Не хочет в долю?… ну, тогда…

Пусть будет он убит!

И чести в грешника устах

Две пригоршни найдется:

Святой наместник на глазах

От лжи не отречется.

За что же вменены им всем –

Рабам сим и их слугам –

Сонм бед, несчастий и дилемм?!

Быть может, по заслугам?

Столетий двадцать утекло

С событий древних лет,

Но неизменно лишь одно:

Толпы презренней нет;

Жестокость – лакомство людей:

Ничтожен человек!

И средь безжалостных зверей

Сего свирепей нет.

Венца природы осквернил

Не автор – пастырь дней:

Ту аксиому зверь явил

Историей своей.

«Постскриптум»

(Софии К)

Однажды ты, конечно, вспомнишь

О нашем недозревшем счастье.

И тихой грустью улыбнешься