Умру вместе с тобой

Мещерский кивнул и почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Потому что эти человеческие зубы статуи у черных деревянных десен были вымазаны бурым. И это бурое – не что иное, как засохшая кровь. Словно эта Черная голова… этот лесной бог ел… или его кормили мясом.

– Это какой-то ритуал, Бенни, – сказал он тогда. – Мало ли какие ритуалы у этих лесных племен, имен которых мы даже не знаем.

– Что это за дрянь? – брезгливо спросил Бенни Фитцрой у Вилли Сибрука, как только тот встал с койки.

И указал на Черную голову.

– Это большая редкость. Уникальная вещь. – Сибрук щурился на яркое солнце. – Я еще не решил, что с ней делать. Возможно, это станет моим подарком.

Этот разговор состоялся и как-то сразу выветрился из памяти. Потому что работы подвалило. Лихорадка в лагере пошла на убыль. Больничные палатки опустели, рабочие потихоньку возвращались на лесозаготовку. И просека, которую они прорубали в этих девственных лесах, ползла все дальше в джунгли. Они вгрызались в тело леса, как в зеленый пирог. Стучали топоры, визжали пилы. Лесорубы валили огромные комбретовые деревья, фикусы, пальмы. Все это не представляло особой ценности на рынке древесины и шло на дрова (как будто Африке нужно столько же дров, сколько и северу). Толстые стволы, падая под ударами топоров, ломали, губили пышный подлесок – весь этот первый ярус, где царствовали папоротники, бананы и лианы и было душно и сумрачно даже днем. И все это гнило, покрывалось мхом, пока снова не появлялись рабочие с волокушами и не растаскивали мусор, расчищая место для будущих плантаций. Сергею Мещерскому больно было смотреть, как гибнет этот великий девственный лес. Как сокрушаются его слава и сила. Как лесорубы в поисках ценных пород древесины добираются до красного и черного дерева, срубая все под корень на своем пути, как рушатся огромные деревья с величавыми и загадочными именами – дальбергия конвайн, дерево миботу, боконге, венге.

– Какое же это варварство! – сетовал и доктор Унковский. – И не надо убеждать себя, Сережа, что мы в этом не участвуем. Что мы врачи, нанятый персонал здесь, в колониях, и мы просто лечим тут людей. Нет, мы такие же варвары. Мы тоже лесорубы. Мы все здесь грабители и захватчики. Это разграбление. Нельзя разрушить то, что сохранялось столетия, тысячелетия нетронутым, и сказать – вот мы расчистили место и несем сюда свет цивилизации. Мы все изменим, преобразуем, сделаем привычным, удобным, прогрессивным – в нашем понимании. В Африке, Сережа, эти наши белые штучки не пройдут. Этот лес… он еще посчитается с нами. Он отплатит нам так, что мало не покажется. Увы…

Доктор Унковский уехал: его ждали с консультациями на других лесозаготовках, плантациях, селениях. И они остались одни. Но Вилли Сибрук пока не выказывал желания покинуть их и вернуться в Аккру – колониальную столицу Золотого Берега. Мещерский тоже пока не мог отпустить его: пациент нуждался в наблюдении еще несколько дней. Финиковая болезнь подвержена рецидивам.

Однажды вечером они сидели у костра, когда солнце уже зашло и работы прекратились. Полог больничной палатки был откинут. Мещерский стерилизовал шприцы в автоклаве на спиртовке.

– Бенни, я должен сделать тебе инъекцию. Ты совсем забросил таблетки. Не хочешь пилюли, будем колоться, – сказал он голосом строгого доктора.

Бенни пытался завести патефон – все ту же пластинку с фокстротом. Начал расстегивать пуговицы своей рубашки. Потом просто сдернул ее через голову. Повернулся к Мещерскому.

– Тебе нравится меня колоть, детка. Ну, истязай меня, эскулап.

Мещерский смотрел на его торс. Мускулы, сплошные несокрушимые мускулы. Бенни Фитцрой был великолепно сложен. Мещерский взял шприц и подошел к нему. Протер тампоном со спиртом предплечье. Бицепсы. Сколько же силы в Бенни Фитцрое, сколько энергии и красоты. На груди Бенни ниже татуировки – старый шрам, след от немецкого штыка, полученный в битве при Махива. И на боку – шрам, след от копья воинов массаи, там же, в битве при Махива. Мещерский сделал укол.

Вилли Сибрук наблюдал за ними через откинутый полог палатки.

Мещерский начал аккуратно убирать лекарства и шприцы. А Бенни, как был без рубашки, вернулся к костру и сел на раскладной стул напротив Сибрука. Мещерский слышал, как тот негромко спросил его:

– Больно было? – И усмехнулся. – Если вашему другу нравится делать вам инъекции, то вам, Бенни, нравится, когда он это делает с вами. Что-то не осознанное, да? Но порой причиняющее беспокойство и… радость? Нет? У меня за эти дни сложилось впечатление, что вы очень привязаны другу к другу.

– Да. И что вам до этого? – спросил Бенни Фитцрой.

– Ну, мне всегда было любопытно, что мужчины… нет, какой-то конкретный мужчина готов сделать… на что он готов пойти, на какие жертвы ради дружбы. Ради другого мужчины, своего товарища.

– Вы такой любопытный человек, Вилли?

– Да. Но кроме шуток. На что вы готовы пойти ради своего друга? Чем пожертвовать?

– Ну, если бы мы с ним влюбились в одну леди, я бы, пожалуй… уступил бы ее ему. Самоустранился. И сплясал на его свадьбе. Такая жертва сгодится?