Умрем, как жили

Крайние дома молча проводили восьмерку слепыми глазницами окон. Когда, успокоенные, поднялись на пригорок, что примыкал к дальней околице, громко ударил пулемет. Белые фонтанчики взбитого снега заплясали вокруг. Федор рванул с плеча автомат, но в грудь что-то толкнуло небольно, но так, что сразу обмякли руки, и он, тяжело осев, повалился на спину. Федор увидел, как попадали парни. Услышал, как поливановский автомат хлестнул двумя очередями и смолк. Федор приложился к цевью и, превозмогая боль, тоже дал несколько очередей. Ему казалось, что стрелял вечность, то утыкаясь лицом в снег, то поднимая голову. Потом пулемет, бивший из крайней полуразваленной хаты, смолк, и Федор припал горячечной щекой к жгучему снегу, стараясь по звукам определить, что происходит вокруг. Внезапно тень накрыла его. Он обернулся и увидел четырех фашистов, направивших на него автоматы. Федор хотел крикнуть, выдернуть руку с приготовленной гранатой, но вторая рука утонула в снегу, и тяжелый удар обрушился на затылок.

Очнулся Федор от ощущения, что плывет по теплой, спокойной реке. Открыл глаза. Комната ходила ходуном. Потом все медленно встало на свои места, и он увидел, что лежит возле стола в жарко натопленной избе. То, что ему вначале показалось солнцем, оказалось всего лишь керосиновой лампой. Два огромных столба — вовсе не столбы, а лишь две ноги стоявшего над ним солдата. Река — не река — солдат лил на него из ведра холодную, со льдом, воду. Увидев, что Федор пришел в себя, он подхватил его под мышки и поставил на ноги. Федора шатало. Он стоял босой, в одном исподнем, мокром от крови и воды. Поднял руку и потрогал затылок. Будто молния в миллионы вольт ударила в мозг. Он бы, наверно, упал, но солдат, стоявший рядом, подпер его коленом. Обернувшись, Федор увидел, что в таком же виде стоит, прижимая левую руку к груди, Поливанов. Из носа у него беспрерывно идет кровь, а левый глаз заплыл, будто прикрыт темной нашлепкой.

До сознания медленно дошли слова:

— Итак, бандюга, куда путь держал?

Из-за стола поднялся заросший щетиной полицай, в серой, с закатанными рукавами, рубашке, взмокшей на груди. За ним виднелись лица двух тихо переговаривавшихся между собой немецких офицеров. Справа, в дверях соседней комнаты, виднелось еще несколько гитлеровцев.

Федор молчал.

— Будешь отвечать, харя твоя босяцкая, или мало тебя били?! — заорал полицейский.

— В другую деревню шли. Голодно дома…

— Голодно?! — ухмыльнулся полицейский. — Вы что — сговорились?!

Он хотел ударить Федора своим пудовым кулачищем, но сидевший за столом гестаповец сказал по-русски:

— Оставь его. Это есть, наверно, правда!

— Так и я вам говорю, правда, — подхватил полицейский. — Разведчиков точно четверо было. У них не халаты, а белые костюмы: портки да рубаха.

— Гут. Будем ждать твоих разведчиков.

— А с этими что делать? Ведь врут бандиты, с оружием шли.

Вместо ответа офицер щелкнул двумя пальцами.

Из избы Федор вышел, будто пьяный. Но морозный воздух мгновенно отрезвил. Снег под голыми ступнями ожег. Через несколько шагов они потеряли всякую чувствительность. Их втроем — откуда взялся третий и кто он, Федор в сумерках не разглядел — провели поперек просторного двора и начали выстраивать у стены. Федор все не мог встать половчее — мешал какой-то круглый предмет. Посмотрев под ноги, он различил припорошенное снегом, без обуви, но еще в маскировочном халате тело лейтенанта. Остальные трупы утопали в сугробе, наметенном под стену.

Федор хотел сосчитать, сколько их, чтобы представить себе, ушел ли кто, но на крыльце появился офицер, говоривший по-русски, и сказал:

— Давай быстрей! Ночной стрельбой испугаешь разведчиков. А закопать можно и завтра.

— Слушаюсь, — сказал полицейский и, сорвав автомат, попятился назад, чтобы увеличить дистанцию. Натолкнулся на уже стоявших за его спиной немцев. Посторонился. Последнее, что помнил Федор, — солдаты стояли не строем, а какой-то веселой кучкой, и поднятые автоматы заплясали в их руках.

Приближался праздник — День Красной Армии, который давно уже считался праздником чисто мужским. Тогда, еще мирными днями, мужчины ходили в этот праздник как именинники независимо от того, довелось ли им брать в руки оружие, или всю жизнь занимались гражданскими профессиями. Что говорить, даже мальчишки, сколько помнил Юрий, чувствовали себя в этот день героями.

На заседании штаба решили обязательно отметить праздничный день. Но вот уже двое суток Юрий, неизвестно где простудившийся, лежал с температурой за сорок. Катюшка моталась от кухни к его постели, накладывая на разгоряченный лоб тяжелые валки мокрых полотенец.

Юрий бредил. Когда приходил в себя, Катюшка, чтобы как-то развлечь больного, пересказывала, о чем он бормотал в бреду. Юрий жалко улыбался в ответ, сжимал слабыми пальцами ее руку, не имея сил выразить свою признательность как-то иначе. Потом Катюшка поднимала его голову и вливала в рот щедрые глотки остуженной кипяченой воды. Он глотал через силу. Тонкие струйки стекали по щекам, текли за ворот нижней рубахи, а Катюша приговаривала: