Умолкнувший оратор

О’Нил снова наклонился и дал водителю свой домашний адрес на Парк-авеню. Поразмыслив на протяжении трех кварталов, я решил проголосовать против. Из оружия при мне был только перочинный ножик. Так как я с восьми утра наблюдал за домом О’Нила, у меня сложилось впечатление, что заседания исполнительного комитета НАП сегодня не будет, но, если они там и с ними генерал Эрскин, потребуются слишком большие усилия с моей стороны, чтобы уйти оттуда с чемоданчиком. Поэтому, понизив голос, я обратился к О’Нилу:

– Послушайте… Если шофер – а он наверняка сознательный гражданин – поймет из нашего разговора, что дело связано с убийством, то остановится возле первого же копа, которого увидит. Может быть, вам тоже нужен коп? Тогда вас наверняка обрадует, что идея отправиться к вам домой мне не по душе. Если вы будете на ней настаивать, придется показать швейцару свое удостоверение и попросить, чтобы он позвонил в Девятнадцатый полицейский участок на Восточной Шестьдесят седьмой улице, дом сто пятьдесят три, Райнлендер четыре, один-четыре-четыре-пять. Представляете, как переполошится ваш дом? Так почему бы нам не посидеть на скамеечке в парке? Погреемся на солнышке и поговорим без свидетелей. Я понимаю, что выражает ваш взгляд, но даже и не пытайтесь. Ведь я на двадцать лет моложе вас и каждое утро делаю зарядку.

Сразу перестав походить на тигра перед прыжком, О’Нил наклонился и сказал шоферу:

– Остановитесь.

Вряд ли у него было с собой огнестрельное оружие, но я не хотел, чтобы он шарил по карманам, а потому сам рассчитался за такси. Мы находились на Шестьдесят девятой улице. Когда машина отъехала, мы перешли через дорогу в Центральный парк и уселись на скамье возле ограды. Левой рукой О’Нил поддерживал под пальто чемоданчик.

– Если вы позволите осмотреть мне его снаружи и внутри, это упростит дело. И если там лишь масло с черного рынка, можете идти с миром, – сказал я.

О’Нил повернулся, чтобы посмотреть мне прямо в лицо.

– Послушайте, Гудвин, – произнес он, очень тщательно выбирая слова, – я не буду высказывать негодование по поводу таких вещей, как ваша слежка за мной, да и других вещей также. – (Похоже, он не очень тщательно выбирал слова, так как повторился, но я был слишком хорошо воспитан, чтобы перебивать.) – Я только хочу объяснить вам, как чемоданчик – учтите, совершенно законным путем – оказался у меня! Я не имею ни малейшего представления, что там находится!

– Давайте посмотрим, – предложил я.

– Нет! – отрезал он. – Насколько вам известно, чемоданчик – это моя собственность.

– Вот как?!

– Именно так. И я вправе осмотреть его сам, без посторонних. Я говорю о моральном праве, а не о юридическом. Ведь вы предложили обратиться в полицию, и с точки зрения закона ваши действия были бы вполне оправданны. Но сперва вы выдвинули идею отправиться к Ниро Вулфу. Вы считаете, что полиция это одобрит?

– Нет, а вот Вулф наверняка одобрит.

– Не сомневаюсь. – О’Нил продолжал настойчиво гнуть свою линию. – Вот видите, ни вы, ни я не желаем вмешательства полиции. Выходит, наши интересы совпадают. Это чисто процедурный вопрос. Давайте взглянем на дело с вашей точки зрения. Вы хотите приехать к своему шефу и сказать: «Вы послали меня сделать свою работу, я ее выполнил, вот вам результаты» – и передать ему чемоданчик. Вот чего вы хотите. Так?

– Совершенно точно. Поехали.

– Поедем, обязательно поедем. Уверяю вас, Гудвин. – Он говорил так проникновенно, что я чуть было не прослезился. – Но какое имеет значение, когда мы поедем? Сейчас или через четыре часа? Никакого! Я никогда в жизни не нарушал слова. Я бизнесмен, а весь американский бизнес зиждется на честности, абсолютной честности! Итак, возвращаемся к моему моральному праву. Мое предложение таково: я отправляюсь в свой офис на Шестой авеню, дом тысяча двести семьдесят, а вы в три часа дня приедете за мной, или мы встретимся, где вам будет угодно, и отвезем кожаный чемоданчик Ниро Вулфу.

– Я не…

– Погодите. Несмотря на бесспорность моих моральных прав, я готов отблагодарить вас, если вы окажете мне услугу. Когда мы с вами встретимся в три часа дня, в знак благодарности я вручу вам тысячу долларов наличными. Кстати, я упустил один пункт. Гарантирую, что Вулф ничего не узнает об этой четырехчасовой задержке. Это легко организовать. Будь у меня с собой деньги, я дал бы вам эту тысячу прямо сейчас. Я никогда в жизни не нарушал обещаний.

Я взглянул на часы и сказал:

– Сойдемся на десяти тысячах.

Он не удивился, разве что опечалился, но печаль его длилась не слишком долго.

– О такой сумме не может быть и речи! – отрезал он, впрочем явно не желая меня обидеть. – Об этом не может быть и речи. Максимум тысяча долларов.