Умный выстрел

Проверив мои документы и зафиксировав мое прибытие в регистрационном журнале, дежурный офицер службы охраны поручил помощнику взять надо мной шефство. И вот я, в компании человека лет двадцати пяти с военной выправкой, одетого в строгий костюм, спешу по лестнице в Департамент организации вручения государственных наград. Видимо, у него было много работы, и он не соизмерял свои потребности с моими возможностями: к кабинету Михаила Гутмана я подошел запыхавшимся. И тут же полез за носовым платком, чтобы избавиться от испарины на лбу.

Я не имел ни малейшего представления о внешности Гутмана. Хотя еще вчера, сразу после телефонного разговора с кремлевским администратором, мог набрать его имя в поисковике, просмотреть десятки фотографий с его изображением и прочесть десятки статей о нем. Мне было интересно – насколько совпадет образ, родившийся в моей голове, с реальным лицом чиновника.

Его в кабинете не оказалось, и моему провожатому пришлось дожидаться Гутмана вместе со мной в коридоре. Правда, ожидание оказалось недолгим: не прошло и пары минут, как я увидел Гутмана. И тотчас отметил: ему самое место в организации, которая вручает государственные награды. Он был гренадерского роста. И если бы захотел, лично мне мог вколотить медаль в лоб. Лапа у него была медвежья, однако рукопожатие оказалось на удивление мягким, но не безвольным.

Отпустив офицера охраны, он проводил меня в свой кабинет и первое, что сделал, – извинился за опоздание.

– У меня запланирован переезд из этого кабинета в другой, так что… – И он развел свои ручищи и потряс ими, чем напомнил мне актера Юрия Богатырева («Свой среди чужих, чужой среди своих», «Мартин Иден»…). – Плюс «неотложка», свалившаяся мне с утра на голову.

Я сделал простой вывод, что переселение в другой кабинет для него оказалось важнее, чем неотложное дело. Интересно было бы узнать, насколько просторнее он и вообще в чем отличия. И только теперь я заметил в углу кабинета пару картонных коробок с какими-то вещами, из которых я выделил в первую очередь рамку, обращенную снимком вниз, и фирменный футляр от очков. «Что ж, даже в таких высоких кабинетах приготовления к отъезду лишены оригинальности», – подумал я, занимая предложенное мне место за столом. Гутман что-то сказал, но я пропустил его обращение мимо ушей: на его рабочем столе меня заинтересовал один предмет, и я в течение нескольких секунд не мог оторвать от него глаз… Дальше в моей голове запустилась утилита восстановления, и я смог воскресить обрывок фразы Гутмана: он извинился и попросил меня подождать пару минут. «Конечно», – немного запоздало ответил я.

Гутман вышел из кабинета, оставив меня одного, но не закрывая дверь. А я снова уставился на телефонный аппарат. Тот обладал многими современными функциями, но был стилизован под классический аппарат 60–70-х годов – из тяжелого белого пластика. Другой его примечательной особенностью был держатель номера. Тонкая полоска бумаги с номером телефона находилась за слегка пожелтевшей прозрачной пленкой: 206-06-66. Но собственный ли это номер или просто дань ретромоде? Я еще не понимал, что решение одной задачи находится прямо передо мной. Перед глазами пронеслись кадры из фильма «Семнадцать мгновений весны».

Завыла сирена тревоги. Бомбили совсем рядом. Штирлиц шел по пустому коридору к лестнице, которая вела в бомбоубежище. В двери пункта прямой связи торчал ключ. Он отпер ее. Два белых телефона бросились в глаза. Это была прямая связь с Борманом, Геббельсом и Кейтелем.

Я снял трубку и поднес ее к уху. Если бы я услышал «низкий сильный голос Бормана», не удивился бы и спросил, получил ли он мое письмо. Заунывный и в то же время тревожный зуммер поторопил меня. Номер, который я набрал, был легким, и я запомнил его наизусть: 309-03-03. Еще с детства я не любил набирать нули, боясь сломать диск или оставить в нем палец, больше всего мне нравились номера с единицами и двойками. И если сейчас палец сорвется с диска, мне придется набирать номер заново, с первой цифры. Это не мобильник, который меня на входе вежливо попросили отключить, на нем можно стереть цифру и заменить ее другой.

Наконец я набрал номер и стал слушать длинные гудки. И по ходу дела придумывал оправдание – на случай, если вернется хозяин кабинета: «Можно позвонить?» В конце концов, я не совершил ничего криминального, разве что поступок мой напрашивался быть осудительным. Во всяком случае, я мог прокатить за дурачка. И все же я довольно сильно волновался, как бы не выдать себя дрожью или там хрипотцой в голосе.

Наконец в трубке послышался сухой ответ: «Приемная». Для меня это была целая речь, и прежде всего в ней прозвучала одна из основных ее задач: «исключение общения судьи со сторонами до рассмотрения дела». Имелась в виду приемная конкретного судьи. Я представил себе небольшую безликую, как и большинство современных офисов, комнату с безликим же секретарем, смахивающим на робота. И я, отвечая, дал ей пищу для ума:

– Администрация президента. Михаил Гутман. Попросите Александру Анатольевну перезвонить по телефону… – И я, продиктовав этот «адский» номер (206-06-66), закончил разговор корректной просьбой «пожалуйста», которая прозвучала и как прощание.

Я понадеялся, очень понадеялся, что секретарь – не тупая, как пробка, и доложит о звонке из администрации незамедлительно. Я даже подумал о тревожной кнопке у нее под столом: она жмет на нее ногой, как клерк в банке во время ограбления.

Положив трубку на рычаг и поймав себя на мысли, что не делал этого много лет, я снова включил воображение: увидел в руках судьи справочник с номерами телефонов высокопоставленных чиновников. Разумеется, Александра Сошина не станет звонить, пока не проверит номер. А может быть, за нее это сделает секретарь. В любом случае и той и другой нужно поторопиться и удостовериться, что все номера в администрации главы государства начинаются на 206.

Я гнал прочь мысль о том, что судья в эту минуту ведет судебное заседание. Объявит она хотя бы минутный перерыв из-за высокого звонка? Я полагал – да. Но все эти переходы по коридорам здания суда отнимут много времени.

Черт, черт, черт!

Глядя на этот тяжелый аппарат, я представлял себе другой, похожий на него: «вертушку» – не как закрытую систему правительственной телефонной связи и символ для советской номенклатуры, а лишь прямую связь с одним-единственным абонентом: я на одном конце провода, судья на другом. Плюс третий человек…

По сути дела, Михаил Гутман – человек, находящийся в состоянии постоянной боевой готовности, автоматически и оперативно решающий практически любые вопросы. Это был менеджер высшей категории . И я был искренне удивлен, почему телефон в его кабинете не разрывается на части. Почему бы судье не позвонить вот в эту минуту, когда я был готов засвистеть, как чайник на плите. В кабинете менеджера только я и портрет его босса. Я посмотрел ему прямо в глаза. И они мне показались правдивыми, будто промытыми ключевой водой. Целых четыре глаза: я был уверен, что если перевернуть портрет, на другой стороне обнаружится портрет предыдущего главы государства. Очень удобно и экономично. И похоже на грампластинку: прослушал одну сторону, перевернул, прослушал другую. И снова перевернул…

Я повернул голову. В проеме двери стоял Гутман: одна рука в кармане брюк, другой он жестикулировал, ведя беседу с человеком, которого я со своего места видеть не мог. Он бросил взгляд в мою сторону: «Я помню, я сейчас».

В жизни не встречал более коммуникабельного, приятного во всех отношениях человека, стоило бы поучиться его манерам. Но мне для этого нужно было занять его должность. С таким окладом, связями я смог бы позволить себе и английский костюм с вызывающей белой подкладкой, и галстук с узлом «Виндзор», и прическу, над которой поработал мастер и его подмастерье: первый ровнял виски, второй прикладывал к ним строительный уровень.

Я вздрогнул, когда зазвонил телефон на столе. Он звонил по мне, по моему клиенту, дело которого не выгорело. А простую, но эффективную комбинацию ходов, которая со скоростью пули влетела мне в голову, бросать мне было искренне жаль.

Когда Михаил Гутман, извинившись перед собеседником, вошел в кабинет и снял трубку трезвонившего телефона, я мысленно подготовил ответ, сводившийся к розыгрышу моей знакомой: она звонит по кремлевскому номеру, а я снимаю трубку: «Да?» Дурацкая ситуация, и выход из нее такой же нелепый, другого просто не дано. У Гутмана могли зародиться сомнения. Он мог предъявить мне обвинения, но только в том, чего я не делал или не успел сделать.

Я натянул на лицо улыбку и, встретившись взглядом с Гутманом, тихо спросил:

– Это меня?

Он поддержал мою шутку, ответив на нее улыбкой, которая не показалась мне натянутой или там дежурной. Он вынул руку из кармана и, указав на себя, знаком дал мне знать: «Одну секунду».

– Да?

Я ожидал продолжения в стиле: «Да, Александра Анатольевна…» Но Гутман продолжил дакать:

– Да-да. Хорошо, Сергей Викторович. – Он вынул из органайзера остро отточенный карандаш и сделал какую-то пометку на листке бумаги, постучал обратным концом по столу, как будто передал шифровку. Забрав бумагу со стола, он завершил разговор все в том же уклончивом, как мне показалось, стиле: – Да, хорошо. Конечно.

И, не попрощавшись с абонентом, повесил трубку.

Слава богу, вздохнул я: на проводе была не судья. Но следующий звонок мог поставить меня в затруднительное положение. Камасутра, страница 67, рисунок 2.

– Павел Ильич, – и Гутман, обратившись ко мне, больше не проронил ни слова: его жесты и мимика были красноречивее любых слов. Он поднял палец и тут же раскрыл ладонь: «Еще одну минутку, что я могу поделать?» При этом губы его выразили чувство легкого замешательства, а выражение его чуть навыкате глаз стало росчерком под этим набором жестов: увиденному верить . Если бы он работал на автозаправке и залил мне один литр вместо десяти, я бы простил ему этот обман. Светский шарм этого человека повлиял на меня, и я не мог противиться этой притягательной силе.

Гутман снова оставил меня одного. Не потому, конечно, что доверял мне, а в силу своей уверенности и неуязвимости хотя бы в своих пенатах. Но в том-то и дело, что игру я строил не против него – я использовал уязвимости в его служебном положении, и только.

Еще один звонок. Я выждал несколько секунд и, убедившись, что Гутмана нет рядом с кабинетом, снял трубку.

– Да, слушаю, – чуть недовольным голосом ответил я, чего никогда себе не позволил бы хозяин этого кабинета (отвечая на звонок, он проглотил бы даже дурное настроение). Еще я постарался изменить голос, подстраиваясь под легкую, почти незаметную картавость Гутмана, чуть растягивая его «да» и как бы выражая заинтересованность: «да-а?», и эта манера разговора просилась называться английской или по меньшей мере джентльменской.

– Михаил Сергеевич, добрый день. Александра Сошина, Перовский районный суд.

Судья взяла вопросительную паузу.

– Да, да, – отозвался я, машинально постукивая карандашом по столу (я не сразу сообразил, что и в этом копирую Гутмана).

«Александра Анатольевна, у меня к вам просьба, и выразить я вам ее хотел через моего человека». Нет, это черт знает что! Надо как-то попроще. Правда, покороче не выйдет, хотя бы потому, что имя-отчество у нее длинное, плюс еще придется назвать и свое.

– Александра Анатольевна, от моего имени завтра к вам подойдет человек – его имя Павел Баженов, решите с ним одну проблему.

Пауза. И – утвердительный ответ Сошиной:

– Да, конечно, Михаил Сергеевич.

– И до встречи с ним повремените с докладом начальству. До свидания!

Я положил трубку. И не пожалел ни о чем, разве что о том, что не стер с телефонного аппарата свои отпечатки пальцев.

Едва я принял прежнее положение на стуле, как в кабинет вернулся Гутман. Видимо, он тоже решал важный вопрос: глаза его блестели (так мне показалось). Он устроился за столом и возобновил разговор:

– Итак, сегодня – вручение госнаград. От вас потребуется сказать несколько слов. Я могу набросать текст на бумаге.

– Почему выбор пал на меня?

– Как пример того, что частные структуры эффективно, а в вашем случае – еще и эффектно могут взаимодействовать с правоохранительными органами.

– Другими словами, как коротенькая сноска ссылается на длинное произведение. Боюсь, органы затаят на меня злобу.

После короткого телефонного разговора с Александрой Сошиной меня не прельщала возможность блеснуть красноречием. Конечно, филер может быть доверенным человеком Кремля, но отношение к нему будет соответствующее. Мои глаза видели столько измен и постельных сцен – от робких до пошлых, что были способны ввести в краску любую женщину. А мне для работы с судьей требовалась репутация незапятнанного человека.

– Меня покажут по телевизору? – поинтересовался я у Гутмана.

– Да, церемонию вручения наград будут транслировать на центральных государственных каналах.

– Вынужден отказаться, – в категорической форме заявил я. – Меня будет знать каждая собака. И вообще публичность повредит моему ремеслу. Я могу попросить вас об одолжении?

– Сделаю все, что в моих силах.

– Попросите репортеров не снимать меня. Или во всяком случае не включать меня в сценарный план трансляции, не знаю, как правильно. Виталий Аннинский – вот кто вам пригодился бы. Ему был необходим карьерный рост.

– Кстати, как продвигается следствие?

– Следствие похоже на петуха, который топчет только одну курицу.

– Расскажите подробнее.

Я оценил поступок этого занятого человека и постарался быть лаконичным. Но начал не с «ошибок следствия», а увлекся жизнеописанием Аннинского. Виталий воспитывался в детдоме, окончил суворовское военное училище, затем командное военное училище. Семья для него – это его жена. Год назад они пережили трагедию: их новорожденный умер от «банальной» вирусной инфекции… Если Анну признают виновной в убийстве мужа, что тогда?..

Гутман задумался всего на несколько мгновений, тихо обронив: «Значит, вы просите, чтобы репортеры вас не снимали». Я был убедителен, поэтому он согласился с моими доводами. Он даже протянул мне руку, привставая со стула, и я ответил на рукопожатие. Этот человек был искренен – он уважал мои чувства. И в этом ключе (так мне показалось) поделился со мной сокровенным:

– Сегодня я последний день на этой должности…

Для меня слова Гутмана прозвучали как откровение. И он вдруг стал мне неинтересен. Точнее, он в моих глазах потерял вес. Я увидел его одним из многочисленной толпы директоров газовой или нефтяной компании. Увидел его в другом месте, где он, оторвавшись от кремлевской земли, натурально потерял вес или силу гравитации, которая на территории Кремля буквально подавляла своей энергией.

Впрочем, введенный в заблуждение его неуместным (это при постороннем-то человеке) откровением, через минуту я успокоился: Гутман оставался в президентской команде, он только менял этаж и отдел и, разумеется, кабинет, так что загадка его переезда перестала быть таковой. С завтрашнего дня он – шеф отдела Контрольного управления. И его новая должность заставила меня отнестись к нему по-новому, с настороженностью. В его лице я, сделав «дозвон» судье с его телефона, приобретал серьезного противника. Одно дело, когда твой противник – церемониймейстер, другое – оперативник с неограниченным допуском в управления и департаменты силовых и государственных учреждений. Про себя я подумал: «Опля! Вот это ты сделал дозвон!» И переборол в себе желание продолжить вслух в том же нервном стиле: «Ладно-ладно, я облажался, давай забудем про этот чертов звонок в районный суд».

– Контрольное управление, что это? – спросил я. – Первый раз о нем слышу.

– Конкретно – это Департамент контроля исполнения указов, распоряжений и поручений президента Российской Федерации, – охотно, как мне показалось, на подъеме сил ответил Гутман. И я действительно разглядел яркие мазки вдохновения на его лице, которые могли лечь в основу картины «Прилив». Что называется, пригласите мариниста. Конечно, я понимал его и был готов простить за то, что он разговаривал со стенкой, устремив горячий взгляд мимо меня.

– Удачи вам на новой должности, – подобрал я клише.