Умм, или Исида среди Неспасенных

– Что? – вскричала я, обнимая деда. – Что Они тебе говорят?

Он опять отвернулся.

– Ты мне доверяешь?

– Клянусь жизнью. – Я сжала объятия. Его лицо обратилось ко мне:

– По-настоящему доверяешь?

– Безраздельно.

Мы встретились глазами.

– Айсис… – Мне показалось, он колеблется.

– Что? – Я погладила его плечи.

– Ты на меня надеешься?

– Да, я на тебя надеюсь.

– Не усомнишься?

– Не усомнюсь.

Он глубоко-глубоко вздохнул и медленно, с трудом приподнялся над периной. Я помогла ему встать; он кивком поблагодарил. Теперь у него перед глазами оказалась полка, на которой между двух ароматических свечей стояла бутылка виски, а рядом в массивных курильницах тлели палочки благовоний. От этих запахов у меня помутнело в голове. Шагнув вперед, дед задул пару свечек, оставив одну гореть сбоку от бутылки. Потом он начал двигаться вдоль стены, задувая свечи одну за другой; в спальне стало темнее. Я озадаченно наблюдала за ним. У дальней стены, под наглухо зашторенными окнами, осталось всего две свечи. У двери в ванную он остановился, спиной ко мне.

– Нам нужно разоблачиться, – сказал он.

– Разоблачиться? – не поняла я.

– Разоблачиться, – подтвердил он и, нагнувшись, задул очередную свечку.

Я проглотила застрявший в горле ком. Мне было трудно соображать. Что еще от меня требовалось? Я же сказала, что верую, сказала, что доверяю. До меня не доходило, что могло быть у деда на уме, что ему повелел Господь, однако я знала: это нечто благое, священное, но определенно – к стыду своему, я подумала и об этом – это никак не могло быть то, что способен заподозрить испорченный ум, ибо это запрещено «Правописанием».

– Да, хорошо, – сказала я, снимая куртку и опуская ее к ногам.

Мои пальцы нащупали пуговицы на блузе. Дед набрал полные легкие воздуха и задул еще один ряд свечей, не глядя в мою сторону, а я тем временем снимала блузу и расстегивала кожаные брюки. Погасла еще одна пара свечей. Теперь во всей огромной комнате их осталось гореть не более скромной дюжины: где прежде был мягкий свет, остались сумерки; где прежде были сумерки, остался мрак. У меня пересохло во рту; стянув брюки, я положила их рядом с курткой и блузой. Дед, так и не повернувшийся ко мне лицом, застыл перед кипой подушек. Скрестив руки, он опустил их ниже пояса и чуть качнулся, когда кряхтя стаскивал через голову свое одеяние. Под ним не оказалось ничего. Я сняла носки и осталась в одних трусах. Сзади дедушкино тело выглядело большим и тучным, но, вопреки моим ожиданиям, не жирным и не рыхлым. Торс, конечно, не сужался к талии, как у молодых, а, наоборот, раздавался вширь, зато крупные, бычьи ягодицы оставались плоскими – мало кто из мужчин в таком возрасте может этим похвалиться.

– Нужно сбросить все покровы, – тихо произнес он в стену.

Сердце бухало у меня в груди, как молот. Дрожащими руками я сняла трусы.

Сальвадор воздел голову, словно впервые видел затейливый лепной потолок своей спальни.

– Пути Господни многообразны и неисповедимы, – заговорил он, обращаясь к полке. – Мы сомневаемся, раздумываем – и сомневаемся в своих раздумьях, пытаемся решить, что хорошо, что дурно, где правда, где ложь, что дано нам свыше и что идет изнутри. – Он медленно покачал головой. – Нам не дано знать ответы, и со временем наши раздумья неизбежно иссякнут. – Помолчав, он так же медленно кивнул, передернул плечами и прикрыл глаза ладонью. – Ах, Исида. – У него дрогнул голос – Всегда ли Господь прав? Я изначально верил в Их правоту, однако… – Голова свесилась на грудь, плечи затряслись.

Немного выждав, я шагнула вперед, остро ощущая свое нагое тело, и положила руки ему на плечи. Он накрыл их своими ладонями, но тут же повернулся и привлек меня к себе – его толстый живот коснулся моего, плоского.

– Мы – всего лишь пыль, Исида, – прошептал он, крепко удерживая меня за плечи. – Мы – тростинки, накрытые бурей, смытые паводком; кто мы такие, чтобы противиться Их воле?

Я тряхнула головой, пытаясь не особенно таращить глаза.

– Не знаю. – Ничего другого на ум не пришло. Он посмотрел куда-то вниз, между нами.

– Давай присядем, Исида.

Теперь мы оба сидели: я в позе лотоса, а он – на корточках, упираясь руками в колени. Его глаза обшаривали мое тело, и я чувствовала себя чистой и благостной, но вместе с тем бесстыдной, одурманенной алкоголем и еще Бог знает чем.

– Ах, Исида, ты явилась мне в том самом видении!

– Я создана по образу и подобию Бога, как и все мы, – дрожащим голосом выдавила я.

– Нет-нет, здесь нечто большее, – задыхался Сальвадор, не отводя взгляда. – Господь поведал… – Он встретился со мной глазами и широко развел руки. – Исида, – прохрипел он, – иди ко мне.

Из позы лотоса я встала на колени и осторожно потянулась вперед. Он взял меня за руки, привлек к себе и, обдавая теплом, заломил мне руки.

– Исида, Исида, – повторял он, зарываясь лицом мне в грудь и учащенно дыша.

– Дедушка, – выдохнула я ему в макушку, где розовела проплешина. – Что поведал тебе Господь?