Умм, или Исида среди Неспасенных

– Айсис, – позвал он неожиданно тихим и даже каким-то жалобным голосом, но с прежним блеском в глазах. – Скажи, Айсис, есть в твоих словах хоть крупица правды?

– Все правда, от начала до конца, дедушка! – Я подалась вперед, и он взял меня за руку.

Растерянно и безнадежно покачивая головой, он отхлебнул виски и произнес:

– Не знаю, Айсис, не знаю. – У него слезились глаза. – Один говорит одно, другой – другое; кому же верить, кто прав? – Он сделал добрый глоток. – Конечно, я уже стар, молодость не вернуть, но мысли еще ясные, хотя кто-то намеренно сбивает меня с толку, понимаешь? Я слушаю речи людей – и сомневаюсь в их правоте; слушаю глас Божий, а сам подчас сомневаюсь, верно ли Они говорят, хотя наперед знаю, что верно, вот я и задумываюсь: может, дело во мне? Нет, твердо знаю, что сам я ни при чем, после стольких лет… Знаю, и все тут. Понимаешь, дитя мое?

– Кажется, понимаю, дедушка.

Он сжал мою руку, лежащую на простынях.

– Умница. Умница. – Осушив стакан, он слезливо заулыбался. – Ты да я, Исида, мы с тобой не такие, как все, правда? Ты мне внучка, но ты – Богоизбранница, отмеченная Богом, как и я, правда?

После некоторых колебаний я кивнула:

– Божьей волею, согласно твоему учению – это, конечно, так.

– Ты веруешь в Господа, веруешь в глас Божий? – озабоченно спросил он, до боли сжимая мне ладонь.

– Верую, – сказала я. – Да, конечно.

– Веруешь ли ты в то, что Они говорят, что снисходит на землю, что поверяется мне?

– Всем сердцем и душой, – подтвердила я, осторожно пытаясь высвободить руку.

– Тогда почему я слышу от тебя ложь? – Он отбросил стакан и всем туловищем навалился на меня.

Я упала на спину; скрещенные по-турецки ноги вдавились мне в грудь и в живот; пришлось отвести в сторону руку, держащую стакан, чтобы не разлить виски на простыни; другая рука сама собой сжала ворот рубашки. Передо мной маячило багровое лицо деда.

– Это не ложь! – закричала я.

– Нет, ложь, детка! Признайся! Распахни душу! Выпусти яд!

Под его тяжестью мои коленки впивались в грудь. Он стал трясти меня за плечи; из стакана лилось виски, холодившее пальцы. Я пошарила рядом, ища твердую поверхность, чтобы пристроить стакан и освободить руку, но нащупала только скомканные простыни.

– Какой еще яд? – Мне не хватало воздуху. – При чем тут яд? Моя совесть чиста!

– Не лги мне, Исида!

– Я не лгу! – кричала я. – Это правда!

– Упорствуешь? – зарычал он и снова принялся меня трясти, обдавая запахом виски. – Отягчаешь свой грех?

– Ничего подобного! На мне нет греха!

– Ты взяла святыню! Ты ее украла!

– Нет! Нет! Нет! Почему ты винишь меня?

– Потому что ты меня ненавидишь! – рявкнул он.

– Нет! Это не так! – вырвался у меня сдавленный стон. – Я тебя люблю! Дедушка, что ты делаешь? Пожалуйста, отпусти!

Откатившись на кипу подушек, он застыл на боку и уставился на меня глазами, полными слез.

– Ты меня не любишь, – прохрипел он. – Смерти моей хочешь, чтобы расчистить себе дорогу. Думаешь только о себе.

С трудом поднявшись на колени, я наконец поставила стакан на полку и положила руку деду на плечо. Он тяжело дышал, глядя на дальнюю стену.

– Не любишь, – бормотал он. – Ты меня не любишь…

– Дедушка, я не просто тебя люблю. Ты мне родной, ты столько для меня сделал, ты воспитал нас с Алланом, как собственных детей, но я люблю тебя вдвойне, потому что ты еще и Основатель нашей веры. Не могу представить, чтобы я полюбила кого-нибудь другого хоть наполовину так сильно, как тебя, хоть на одну четверть… – Я приблизила к нему лицо. – Прошу тебя, верь мне. В моей жизни ты всегда будешь на первом месте! Что бы ни случилось! Я люблю тебя… больше всего на свете!

Отвернувшись, он уткнулся в простыню.

– Нет, – ровно и приглушенно произнес он. – Не верю. Я слышал глас Божий и узнал от Них меру твоей любви. Прежде она была безграничной, но теперь… хотя ты, видимо, над этим не властна.

Это было выше моего понимания.

– Дедушка, для каждого из нас ты означаешь все. Ты наш свет, наш наставник, наш Блюститель! Мы без тебя никуда. Без тебя мы осиротеем, но твое вероучение, твое «Правописание», твой пример всегда будет вселять в нас надежду, даже в самые лихие времена. Я знаю, что никогда не смогу стать вровень с тобой, бесполезно даже пытаться, но, может быть, как Богоизбранница, как дочь твоего родного сына я смогу достойно нести хотя бы частицу твоего света, руководствуясь твоим учением, и в конце концов сумею подобающим образом возглавить наш Орден. Это мой…

Он повернулся ко мне; в желтом свете пламени слезящиеся глаза блестели неправдоподобным блеском.

– Хорошо сказано, Исида, но ты не знаешь жизни. Мы ограждали тебя от всех тягот, не требовали жертв, избавляли от мук и сомнений.

– Во имя веры я готова на все!

Он испытующе заглянул мне в глаза.

– Не думаю, – Он мотнул головой, – Говоришь ты красиво, но… не убедительно. Ты только думаешь, что у тебя есть вера.

– У меня на самом деле есть вера!

– Она еще не прошла испытаний, Исида. Моя вера прошла испытания, а твоя…

– Так испытай меня!

– Не могу, – сказал он. – Это может сделать только Бог, и Они это сделают, через меня, но я при этом рискую тебя потерять.