Умереть тысячу раз

Вот уже месяц я сижу в клетке, а её куда-то везут. Теория относительности, блин. В отношении меня клетка никуда не двигается, а значит, и я в ней, а в отношении других она движется… Эх, Эйнштейн. Опять гадость всякая в голову лезет. Когда я очнулся после удара одиннадцатого, ко мне подвели парнишку, который сейчас меня кормит, и что-то сказали на своём языке. Тогда я ничего не понял, да и не хотел понимать – не убили и то хлеб.

Где-то неделю мне дали на отдых: кормили, как на убой, особо не мучили, копьями не тыкали, но и следили очень хорошо, выставили караул. В клетку ко мне теперь не заходили, за исключением парнишки.

Через неделю меня (точнее, клетку со мной) погрузили на телегу и повезли в неизвестном мне направлении. Ну как неизвестном? Везли-то на восток, но куда именно, я не знал. Из одежды на мне были только мои вещи, изрядно, надо сказать, потрёпанные. Меч, как всегда, хрен знает где, но если надо (ему надо), появится.

Орки, что интересно, шли всем селением. Старики часто менялись с женщинами местами на повозках, чтоб размять ноги или, наоборот, дать им отдохнуть. Женщины орков – это вообще отдельная песня. Нет, они были очень даже ничего, но импульсивные до жути. А так вполне симпатичные, правда, зеленоватые. Наверное, американский выдуманный герой по имени Халк радовался бы такой находке. Ещё бы, найти кучу зелёных баб.

Так, что-то я задумался, а орчонок-то еду принёс. Дверь отворилась, и воины, нёсшие караул, напряглись, один в стороне даже лук натянул. Парень поставил на пол миску, тыкву-бутылку с водой и хотел уже выйти…

– Постой. – Я постарался сделать голос помягче.

– ЫР? – повернулся ко мне орчонок.

Краем глаза смотрю на охранников, но те вроде ничего не предпринимают, только внимательно смотрят.

– Сядь, – похлопал я по полу рукой, но орчонок отрицательно замотал головой.

Киваю на охранников, и мой собеседник меня понимает, слегка наклоняет голову. Ну что ж, уже что-то. Делаю рукой жест, который означает – можешь идти, он нехитрый, просто делаю движение кистью от себя. Парнишка уходит.

Так продолжалось довольно долгое время, мы уже были второй месяц в пути, когда в один из дней на моё предложение сесть орчонок согласился. Моему изумлению не было предела. О чём я тогда его спрашивал, не помню, я тыкал во всё подряд и пытался хоть как-то понять или воспроизвести, что он говорит.

Ещё месяц ушёл на то, чтоб хоть как-то понимать своего собеседника. Язык орков, как и язык гоблинов, в основном состоял из рычащих звуков, в сочетании, я бы сказал, с германским наречием. Так, моего «кормильца» звали Угрук, мне же стоило большого труда научить его хоть как-то произносить моё имя, но всё равно орчонок не выговаривал его правильно. В его исполнении оно звучало как Урга-эг или Ургар. А может, он это специально?

Моё путешествие подошло к концу так же неожиданно, как и началось. С одним отличием: меня никто не бил по голове, и мне удалось довольно основательно всё рассмотреть. А посмотреть было на что. Мы въезжали в большое селение, сплошь состоящее из шатров и палаток. Ни одного каменного или деревянного строения я не видел, или они просто не попадались мне на глаза среди этого моря шатров.

Наш караван вышел на большую поляну, не занятую шатрами, и стал забирать чуть в сторону, первый ряд палаток остался по правую руку. Пройдя так с полчаса, караван повернул налево и, чуть углубившись в поселение, через двадцать минут вышел ещё на одну поляну.

– Ургар! – окликнул меня Угрук.

Я повернул голову.

– Да?

– Ургар, прошу, когда мы будем на арене, убей меня быстро! – выпалил скороговоркой орчонок и убежал.

Я сидел с ошарашенным лицом. Наверное, сейчас я был похож на неведомых зверей пучеглазов. О чём вообще говорит этот пацан? Судя по тому, что меня везли куда-то и очень хорошо кормили, ясно, что для чего-то я нужен. А из слов Угрука следует – быть мне на арене, на которой убивают. Вывод? А вывод таков: быть мне гладиатором на потеху публике.

Когда стало ясно, для чего меня везли в клетке, я как-то успокоился. Всё равно уже ничего не изменить. Но никогда нельзя опускать руки, вот я и решил, что если уж умирать, то с гордо поднятой головой. Не для того я терпел все эти «командировки».

Решётка поползла вверх, уже не вызывая никаких чувств, кроме отвращения. За шесть лет решётка поднималась и опускалась множество раз, так что я уже привык. За ней шёл длинный коридор, выводящий на арену. Как только я выйду на песок, за спиной опустится каменная плита. Тот, кто строил арену, хорошо подготовился к возможному бунту или мятежу. С арены не сбежать, слишком высокие стены. Из темницы тоже, только если кто-то поможет извне, так как каждая камера выглядела как колодец с дырой в потолке на высоте десяти метров, через которую спускали пищу.