Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии

Андрей торопился домой. Его разбирал смех. Сейчас, когда Суровцев с его странноватой выдумкой оставался позади, все случившееся представлялось ему уморительным кошмаром, и он, посмеиваясь, представлял, как станет, помирая от смеха, рассказывать эту невероятную историю друзьям.

Дома мать была не одна — к ней пришла соседка. Мать хлопотала на кухне, где они и судачили.

—Чего поздно ходишь?— покосилась мать.

—У Суровцевых был.

—Это зачем еще? — мать замерла у плиты.

—Катин отец попросил... фотографировал я его.

—Жулика этого?!— всплеснула руками мать.— Он же меня сегодня опять обсчитал.

Соседка закивала:

—Жук он известный, это уж точно. В чужую копейку как клещ вцепляется.

—А что случилось?— поинтересовался Андрей.— Он ведь за кассой впервые сидел. Кассир заболел.

—А он и рад!— оборвала Андрея мать.— Все они у него выучку прошли, все одного поля ягоды. Ему бы не завмагом и не кассиром работать, а в цирке фокусы показывать. Ловко умеет голову заморочить... Вот, к примеру, сегодня... я взяла пакетик риса, кулек сахара, хлеб и две банки консервов. Так он меня на двадцать одну копейку обсчитал! Точно говорю. Это я уже дома проверила.

—Может, ошибся он?— предположил Андрей.

—Чего ж на больше ошибся? — с усмешкой возразила мать.— Почему, спрашиваю, не наоборот? Меньше почему не взял?

—А ты бы вернулась в магазин и доказала,— не отступал Андрей.

—Докажешь ему! — взорвалась мать.— Задним-то числом.

—Это точно, точно! — закивала соседка.— Вот так и меня каждый день — хоть на гривенник, хоть на плюгавую копейку. Все жалуются. Ведь не копейку жалко, когда придешь домой и хватишься ее. Не копейку... А что обвели тебя как глупышку и недотепу. Что с мясом вырвали у тебя кусок души человеческой. Вырвали и не спросили — можно ли. Не копейку жалко. Дьявол е ней... Прямо как факиры! Салатное масло — и то прячут. Пустые бутылки несешь сдавать — не принимают. Решеток, говорят, нет. А уступи им по пятачку за бутылку — и без решеток возьмут, да и немытые тоже — дело это проверенное.

—Погоди! — спохватилась мать.— Фотографировал, говоришь? Это зачем же, позволь спросить? Что снимал-то у него?

В ушах Андрея сейчас набатно раскачивались, гудели и больно били его собственные недавние слова, поспешно сказанные Суровцеву. Вот эти — «Честное пионерское!..»

Честное... Честное... Честное… Честное...

«Ужас,— мелькнуло у него.— Кому же это я, выходит, обещал быть верным клятве?.. Покойнику-любителю?.. Плутишке, таскающему копейки у покупателей?» Неужели же теперь, когда он услышал о Суровцеве такое, он все равно станет печатать несуразные снимки с этими дурацкими пятаками?.. Но разве можно не выполнять обещанное, если тот, кому обещал... Если он отказался... Мысли путались, в голове нехорошо зазвенело.

—Так...— неопределенно протянул Андрей. — Пятнадцать кадров...

—Ого! Целых пятнадцать!— удивилась мать.— Не пожалел извести на него сколько...

—Он мне бленду за это даст,— виновато протянул Андрей.— Очень редкая вещь, а мне она нужна. От солнца.

— А за мать тебе не обидно? И вообще...— Она пристально глянула на Андрея и вздохнула.

Андрей проявил пленку. Кадры получились отменными. На двух Динэр Петрович царственно восседал за троном кассы, на остальных прилежно изображал смирного покойника. Лицо, простыни и свечи были черными. Негатив. Все на нем наоборот, дело известное... Отпечатки обещали получиться на славу — не подвели ни пленка, ни вспышка. Андрей прицепил кончик пленки к леске, цапнув его бельевой прищепкой. Часа через два пленка высохнет и можно будет печатать.

Он сделал десять отпечатков — бленда стоила того — и когда они с треском отлетели от зеркала электроглянцевателя, сложил снимки в пустую пачечку от фотобумаги и заспешил к Суровцеву — сдавать «товар».

Он подходил к дому Суровцевых в надвигающихся сумерках и словно спешил опередить их. Уже издалека удивили, насторожили неприветливо темные окна дома. «Спят, что ли?» — мелькнуло сердито.

Но все объяснилось просто — у калитки был наживлен на гвоздик листочек, а на нем — мельком, как бы наспех — его, Андрея, имя. Развернул. Из бумажки выпала аккуратно сложенная пятирублевка. Писал сам Динэр Петрович. Писал он вот что: «Андрей! Молодец, что сдержал честное пионерское. Жаль, но мы должны были срочно уехать в Ташкент на юбилей моего товарища. Вернемся только к утру. Готовую работу положи на подоконник — я оставил окно незапертым. А бленду, вот досада, увы, не нашел. Подевалась куда-то, железка чертова. Оставляю тебе пятерку. Деньги, брат, получше любой бленды — ими можно от чего хочешь защититься, а не только от солнца. Поздравляю с пятеркой, отличник!»

Вот оно как вышло! Стало быть, нет никакой бленды, пятеркой отделался. Хотя, если, рассудить, деньги большие — бленда в магазине в десять раз дешевле стоит. Если, конечно, продается.