Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии

Достав свою кружку, я зачем-то пошел в пионерскую, к Розе. Ноги сами повели... Рядом со старшей пионервожатой стояли Коля Барабанов и Андрей Никитенко. Увидя в моих руках кружки, они почему-то захохотали.

—Вы чего?— обиделся я. Было досадно — на душе кошки скребут, а эти веселятся. Им небось Цап-Царап с пистолетом Штирлица не снился....

Вместо ответа они расступились, и я увидел на столе старшей вожатой, рядышком с текстом Торжественного Обещания, три вчерашние кружки...

Рядышком я поставил еще две:

—Вот моя. А вот и Васькина...

В двери показался разъяренный Васька Кулаков. Лицо его было перекошено яростью, кулаки сжаты. Такими кулаками только и выдавливать кастрюли из анаконды. И пресс не нужен. Но он не успел вымолвить и слова.

—Васька! — обрадованно закричал Барабанов.— Молодец, что пришел! Честно говоря, не ожидал, что и ты поступишь по-пионерски...

Васька растерялся, даже кулаки разжал, пар из пресса выпустил.

—Видишь,— показал Барабанов.— Мы тоже, решили вернуть эти сувениры обратно. На фабрику. Посылкой. Нельзя было брать...

У Васьки отвисла губа.

— А я — что?..— залепетал он.— Я — как все.

И мы сели сочинять письмо, чтобы вложить его в посылку.

Мы написали:

«На фабрику посуды. Вахтеру Цап-Царапу.

Здравствуйте, уважаемый товарищ Цап-Царап! Возвращаем сувениры. Извините нас, пожалуйста. Мы нечаянно... И обязательно приезжайте в гости девятого мая. Позор несунам!.. Береги рабочую честь!.. С пионерским приветом!»

Почему мы звали Цап-Царапа приехать именно девятого мая?

Не знаю.

Может, потому что сегодня у нас тоже был самый настоящий день победы.

Над собой. Для начала — только над собой.

ПЯТНАДЦАТЬ КАДРОВ

Перегорела лампочка фотофонаря. Его веселый красный глаз погас с жалким всхлипом. Что-то в лампочке зазвенело, хрустнуло, и лаборатория погрузилась во мрак.

Случилось это в самый неподходящий момент, когда Андрей Никитенко, фотолетописец нашей школьной жизни, прильнул к кювете, где в проявителе — красноватом в свете фонаря — выпекалось изображение Васьки Кулакова — героя вчерашнего воскресника на пустыре...

Весь воскресник Васька слонялся, не находя себе Дела и наотрез отказываясь взять в руки веник. Он оживился, лишь когда мы окружили пень, с которым мог совладать не хилый веник, а разве что бульдозер. С пнем надо было что-то делать — он нахально торчал в границах задуманной нами волейбольной площадки.

Васька слетал на велосипеде за топором и, задерживая на себе восхищенные взгляды девчонок, принялся неистово крошить пень. Пень стонал, вздрагивал, но убежать от приставшего к нему Васьки не мог. Пришлось бедолаге пню втянуть голову в плечи, то есть — в корни.

Андрей и запечатлел на снимке момент, когда Васька набрасывался на пень, ясно давая понять противнику, что намерен сжить его с пустыря.

И вот сейчас, едва проклюнувшись на фотобумаге, погруженной в проявитель, Васька со своим удалым топором окунулся во мрак — погас фонарь. Довести изображение до нужной плотности можно было лишь интуитивно. В кромешной тьме лаборатории Андрей окунул пальцы в кювету, поплескал лист, будто мог на ощупь определить — выпеклось ли изображение как следует и не пора ли купать его в чистой воде, а потом в закрепителе.

Но выбора у него сейчас не было, а жертвовать уже экспонированным под увеличителем отпечатком не хотелось. Набивший руку Андрей подумал, что дело это — не сложнее, чем рубить пень в солнечный полдень, и терпеливо довел его до конца, решив не бросать снимок на произвол проявителя, который в три минуты, не хуже крематория, равнодушно сжег бы до непроглядной темноты и Ваську, и пень, и топор.

Нащупав кювету с закрепителем, Андрей опустил в нее промытый отпечаток, тщательно упаковал разложенную на столе фотобумагу и минуты через три включил свет. Вынув из фонаря стекло, он убедился — лампочка и впрямь перегорела. Вот досада... Что же делать?

Он поднял голову. Посреди лаборатории, в глубокой трехметровой выси, у самого потолка мерцала лампа дневного света. Такую в фонарь не вставишь... А отпечатки ему хотелось сделать к завтрашнему дню. Нащупав в кармане монеты, выданные дома на обед, Андрей запер лабораторию и выскользнул из школы. Магазин был неподалеку.

Войдя в магазин, он уверенно свернул в угол, где обычно лежали лампочки. Ого, целая груда! Вот и отлично. Взяв лампочку вместе с картонной ее кобурой, Андрей пошел к кассе и удивился. За кассой сидел сам Динэр Петрович Суровцев — завмаг. Поймав взгляд Андрея, Суровцев заулыбался:

—Что, Васёк? Удивлен, что я теперь кассир? А разве Катька моя вам не рассказывала, что меня спихнули с завмаговских высей?

—Не рассказывала... Она с нами и не разговаривает...

—Ха-ха! Шучу... Видишь ли, кассир мой заболел. Такие дела... А арба должна катиться, вот и сел за кассу сам. Работа не пыльная. Что выбивать, покупатель?

—Вот, — показал Андрей.—Лампочка.

—И все?

—Фонарь потух. А я печатаю.

Динэр Петрович вкрадчиво притопил указательным пальцем нужные клавиши, касса хрюкнула и высунула чек — будто язык Андрею показала. Протягивая чек, Динэр Петрович задумчиво спросил:

—Слушай, тебе нужна бленда?