Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии

Лейтенант Барханов сочинял стихи всю жизнь, еще со школы. Но об этом почти никто не знал. Даже в милицейскую стенгазету он помещал их под псевдонимом «Щит и Меч». Наверное, это был его девиз. Но мы-то знали, чьи стихи в стенгазете. Как не знать, если в нашем классе учится младший братишка лейтенанта – Стасик. Стасик к тому же командир отряда юных друзей милиции. Выходит, друг собственного брата. Вот такая у них теснота.

Только однажды лейтенант Барханов говорил с нами о стихах. Правде, не о своих. Случилось это после вечера в честь Дня работников милиции. Был концерт, ученики читали стихи, танцевали, пели. Домой мне и Серверу было по пути с лейтенантом Бархановым.

- А хорошо тот парнишка стихотворение огласил, - причмокнул вдруг лейтенант. – С чувством!

- Какое? – полюбопытствовал я.

- «Выхожу один я на дорогу…»

- Лермонтов! – со знанием дела вставил Сервер и добавил: - Марик читал.

Продолжил лейтенант Барханов неожиданно:

- Нравится мне оно, давно нравится, а вот почему – понять не могу. Спокойствием своим, быть может? Вы только подумайте, в чем смело сознается поэт: «Выхожу один я на дорогу…» Чувствуете? Дело-то ночью происходит. Либо он очень отважный человек, либо в тех местах, ну в районе той дороги, понимаете, процент преступности был низкий, и можно было смело гулять под звездами без охраны. А ведь в какие годы дело было. Небось, и разбойники еще бродили косяками.

Пожалуй, лейтенант Барханов. Поручик Лермонтов был смелый человек. Это сейчас он мог бы совершенно спокойно гулять по нашему поселку. Но, по мнению лейтенанта, выходило, что пушкинская строка «Я помню чудное мгновенье…» лишь по досадному недоразумению получила прописку не в детективном стихотворении. Куда вернее могла бы она открывать собой рифмованный репортаж о чудном мгновении поимки и заключении под стражу крупной шайки головорезов – тех, кто могли бы через несколько лет помешать Лермонтову бесстрашно, с уверенностью в завтрашнем дне, выйти ночью на дорогу совсем одному и думать о звездах, а не об угрозе со стороны преступного мира.

Со вздохом спрятав в ящик стола листочек с недописанным стихотворением – единственный предмет, нарушавший строгую гармонию кабинета, - лейтенант Барханов занялся беседой с заявителями.

-Что ты там наплел про два убийства? Давай-ка еще раз.

- Не наплел я! – с обидой закричал Рафаэлька. – Правда, убила. Бабушка подтвердит.

Он обернулся к бабушке Ханифе, и та послушно закивала:

- Верно внучек говорит, верно.

- Еще раз повтори – кто, говоришь, убийца?

- Вот она! – Рафаэлька упер указательный палец в коровий бок. Мохнатый бок, повинуясь дыханию Кисы, нырнув внутрь, тотчас вернулся, осторожно отпихнув Рафаэлькин палец.

- Она светлячков раздавила… Насмерть… Семерых!

Барханов опустил голову, с трудом подавив улыбку. Так и есть – привели в отделение корову и издеваются над правосудием. Правда, не похоже, чтобы специально. И чтобы не расхохотаться, отвлечься, строго спросил:

- А где остались эти… Пострадавшие где?

Бабушка Ханифа махнула рукой, безмолвно тыча в стену отделения. Но стена была куда жестче, чем бок коровы, не дышала, стояла смирно. Похоже, бабушка потеряла дар речи. И не удивительно. Впервые в жизни она давала показания милиционеру. Рафаэлька нетерпеливо теребил рукав милицейского кителя. Жажда справедливости была в нем так велика, что он спешил ответить на любой вопрос.

- Семерых раздавила… - всхлипнул он. – Она из общего стада возвращалась. Сегодня тепло было очень. А тут дождик… Вот улитки и светлячки и поползли отовсюду на бетонные плиты. Они ведь любят после дождичка выползти на бетонные плиты. Разве вы не замечали?

Лейтенант Барханов привык замечать все во вверенном ему поселке. И хотя, честно говоря, светлячки и улитки никогда не занимали в его мыслях серьезного места, сейчас он посчитал нужным бдительно ответить:

- Что же дальше?

- А дальше вот… К вам корову привели… Наказать надо… Таких замечательных светлячков раздавила. Они же вечером ток давали… Они же очень живые были…

Лейтенант Барханов в замешательстве искоса глянул на бабушку Ханифу и сказал себе, что больше этого делать не будет. Бесполезно. Бабушка Ханифа, заметив, что лейтенант Барханов посмотрел на нее, начала судорожно махать руками и беззвучно открывать рот. При этом ее лицо выражало крайнюю степень взволнованности, помноженной на беспомощность. Сейчас она напоминала флюгер, установленный в центре тайфуна – металась на месте, не знала куда себя деть, но и улететь тоже не могла. Флюгер держал Рафаэлька, а причина тайфуна, корова Киса, переминалась с копыта на копыто. В отделении Кисе, похоже, все нравилось – здесь было красиво, тепло и сухо, не хуже, чем в сухом сарайчике у бабушки Ханифы. Здесь был даже телефон, но, откровенно говоря, Кису, не спешившую звонить подругам по стаду, куда больше, чем телефон, устроил бы сейчас просто клок душистого сена. Да и звонить ей было некуда, с дойными подругами по стаду она вдоволь пообщалась днем. Это был ее первый привод в милицию, и легко предположить, что она не вполне осознавала – куда и за что ее доставили.