Уинтер-Энд

— Стало быть, мы имеем дело со смертью шестилетней давности. Так зачем же вам понадобился я, Дейл?

— Все полагали, что Гарнер погиб вместе с еще двумя людьми во время пожара. Мы нашли на пожарище кое-какие останки, однако точно идентифицировать их не смогли. Если там, внизу, — Дейл указывает в овраг, — лежит Гарнер, это означает, что все было иначе. Кто-то убил его и использовал пожар как прикрытие. Анджела Ламонд тоже работала в детском доме, а ее убил твой подопечный. Что, если это было не первым его убийством?

— «Святой Валентин» подожгли, ведь так?

Дейл кивает:

— К такому выводу пришло следствие. Однако поджигателя мы так и не нашли. А шериф Кеннеди дружил с Гарнером. Уж он-то потрудился на славу и перебрал всех, кто жил тогда в радиусе пятидесяти миль от детского дома и мог владеть коробком спичек.

— И ты считаешь, что поджигателем мог быть Николас? Не вижу связи.

Мое раздражение нарастает вместе с ощущением жжения в груди.

— Это всего лишь теория, Алекс.

— Я не хочу, чтобы ты свалил это дело на Николаса всего лишь потому, что тебе хочется избавиться от еще одного нераскрытого убийства, которое оказалось у тебя на руках.

Дейл мрачнеет.

— Мне не нравятся такие намеки, Алекс.

Раздражение, которому пора бы уже улечься, только нарастает.

— Ты же знаешь, как это бывает с копами. У тебя два убийства и один убийца. Если он совершил одно, так почему бы и не оба? Самое легкое решение.

— Не будь такой задницей, Алекс. — Он помахивает пальцем перед моим носом. — Не забывай, это ведь ты предположил, что между Николасом и «Святым Валентином» может существовать какая-то связь.

Я вздыхаю, тру ладонью лицо:

— Прости, Дейл. Ты тут ни при чем. Я за последнюю пару дней совсем утратил форму.

— Да знаю я. — Он, надув щеки, шумно выдыхает. — Ладно, пойду посмотрю, как там Энди. Не хочется, чтобы его затоптали зеваки, пока здесь идет работа. Увидимся у машин.

Я киваю, он уходит по тропинке. Джемма, пока мы с Дейлом препирались, с преувеличенным вниманием разглядывала весенний поток.

— Я проведу исследование тела, как только вернусь в Хоултон. Идентификация может занять несколько больше времени.

Я пытаюсь перехватить ее взгляд:

— У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, что здесь произошло? Я спрашиваю об этом потому, что не знаю, насколько внимательно вы осматривали труп.

— Боюсь, не настолько, чтобы высказывать предположения. Я знаю, что, по мнению криминалистов, кто-то потревожил захоронение. Они сняли для управления шерифа отпечатки подошв. На мой взгляд, отпечатки оставлены не кроссовками, а скорее обувью приодевшегося — ну, скажем, для какой-то вечеринки — человека.

Я усмехаюсь:

— Не знал, что вы не только патологоанатом, но и следопыт.

— Какие приятные вещи вы говорите, — с мягким смешком отвечает она.

— Видите ли, по части классических комплиментов дамам я никогда силен не был, — признаюсь я. — Все нужные и правильные слова мне известны, но, как только дело доходит до их произнесения, у меня получается черт знает что. Поэтому я стараюсь ограничиваться тем, что мне по силам, а поэтичность оставляю специалистам.

— Может быть, попытаете счастья еще раз — сегодня вечером, за ужином? Если хотите, конечно, — добавляет она, и ее бледные от утренней прохлады щеки розовеют.

Я улыбаюсь, пытаясь замаскировать улыбкой охватившее меня волнение:

— Вы назначаете мне свидание?

— Мм-м, да. — Джемма, стараясь не встречаться со мной взглядом, поигрывает пальцами. — Я, конечно, не знаю, женаты вы или нет, хочется вам увидеться со мной или не хочется, но…

— Я не женат. А поужинать с вами мне хочется, очень.

— Тогда заезжайте за мной в восемь. — Она записывает адрес на листке из блокнота и протягивает его мне: — Я знаю симпатичный маленький ресторанчик недалеко от дороги.

— Да, замечательно. В восемь. До встречи.

Мы прощаемся — неловко, как люди, не понимающие, чем бы им лучше закончить разговор. Я иду по лесной тропинке и думаю о том, что, возможно, моя неспособность завязывать прочные отношения с женщинами объясняется неумением — и это еще слабо сказано — вести с ними остроумные беседы.

Подойдя к машинам, я вижу Дейла и Энди, беседующих с парочкой владельцев собак и женщиной неопределенного возраста — глаза у нее вытаращенные, безумные.

Я уже подхожу к моему «корвету», когда женщина начинает визгливо кричать:

— Это проклятие дьявола! Он пришел за нами! Он за всеми придет!

Я удивленно смотрю на нее, вижу всклокоченные темные волосы, стиснутые кулаки.

— Дьявол! — снова визжит она.

Я пожимаю плечами и молча сажусь в «корвет».

Я еду на юг, к Хоултону, по тихим, полным тревожного спокойствия полям. Мне кажется, что вокруг Уинтерс-Энда царит странная задумчивость. Небо стало еще более темным, тучи — еще более плотными и угрожающими.

Когда я вхожу в кабинет Дейла, он ставит передо мной чашку горячего кофе.

— Что тебе известно о пожаре? — спрашивает он.

— Только то, что я услышал от тебя и увидел в музее. Поджог, трое погибших — предположительно, поскольку от тел мало что осталось. Арестован никто не был.