Уинтер-Энд

Потом мои ступни ударяются в каменистое дно и я встаю, пошатываясь, вода плещет мне в грудь, мокрая одежда кажется внезапно отяжелевшей. Я поднимаю взгляд и вижу на мостках папу, встревоженно склонившегося ко мне.

— Алекс! Как ты? — говорит он испуганно, едва удерживаясь, чтобы не закричать.

— Ничего, — отвечаю я, чувствуя, как мокрые волосы липнут к моему лбу.

С мгновение он стоит, глядя на меня, потом подавляет смешок и, увидев, как на моем лице вспыхивает детская обида, говорит:

— Прости, Алекс. Просто… видел бы ты свое лицо.

Он становится серьезным и повторяет, прищурившись:

— Прости.

И я проделываю то, что сделал бы на моем месте любой ребенок: плещу в отца водой. Он якобы в ужасе заслоняется руками, а я плещу снова и снова.

Отец, захохотав, спрыгивает прямо в одежде с причала, и у нас начинается настоящее водное сражение.

Вечером мы сидим в свитерах у костра и едим жаренное на углях мясо. А потом я засыпаю на софе, свернувшись рядом с папой.

Так, во всяком случае, я все это помню. Так мне нравится помнить это.

Годы спустя я сижу в своей комнате, в общежитии университета, прижав к уху телефонную трубку. На другом конце линии отец спрашивает, не приеду ли я на лето домой. Спрашивает очень вежливо, поскольку до моего отъезда мы с ним постоянно спорили относительно моего будущего. Мне тогда удалось настоять на своем, но с тех пор я на каникулы домой не приезжал ни разу.

— Прости, пап, — говорю я. — Курт пригласил меня и Говарда пожить у его тетки в Рочестере. У нее там закусочная, мы проработаем в ней все лето, деньги получим.

— То есть домой ты летом не попадешь?

Ответ таков: «нет». С родителями я лажу, однако время предпочитаю проводить с друзьями.

— Не знаю. Может быть, попаду. Посмотрю, как все сложится.

— Ладно, если у тебя появится возможность проведать меня и маму, позвони. Да нет, позвони в любом случае, чтобы мы знали, как ты.

— Конечно, пап.

Пауза, которую я использую, чтобы глотнуть пива из банки, зажатой в другой моей руке. Потом отец говорит:

— Ты только знай, что я горжусь тобой. Ты — мой единственный сын.

Домой я в то лето не вернулся. Я вообще туда больше не возвращался. Родители приезжали ко мне на День благодарения — в том году и в следующем. А ко времени, когда я сам поехал в Майами, чтобы навестить их, прошло еще четырнадцать лет.

Я вздыхаю, закрываю коробки, мы сносим их вниз, к фургончику. Бен подвозит меня до центра, помогает переложить коробки в багажник моего «корвета».

— Спасибо, — говорю я. — Вещи, доставшиеся мне от родителей после аварии, я так и не разобрал. А эти разберу обязательно.

— Да не за что, сынок. Как не оказать услугу старым друзьям? Знаешь, я еду рыбачить на реку Маклин, если у тебя будет время, приезжай. К северу от Эшленда от одиннадцатого шоссе уходит на север проселок, проедешь по нему пару миль и увидишь меня. Ну, в общем, захочешь отдохнуть, приезжай, я только рад буду.

— С удовольствием, — отвечаю я кивая. — Если появится такая возможность, приеду. Я не рыбачил с тех пор, как отец возил меня мальчишкой на озеро Клэй.

По его лицу пробегает непонятное выражение — печали, что ли. Потом он записывает на клочке бумаги номер своего мобильного.

— Если не найдешь мой фургончик, позвони. Рад был снова увидеть тебя, Алекс. Будь осторожен.

— И вы тоже.

Бен забирается в фургончик и уезжает. Я тоже почти усаживаюсь в мой «корвет», но тут слышу, как кто-то окликает меня. И, оглянувшись, вижу быстро идущего ко мне мэра Сэвилла.

— Мистер Рурк, — говорит он, слегка отдуваясь. — Как дела?

— Да вроде ничего. Чем могу быть полезен, господин мэр?

Сэвилл приглаживает волосы:

— Я направляюсь на встречу — неофициальную — с деловыми людьми нашего города. Им не дает покоя это убийство — было бы хорошо немного успокоить их. Ну, знаете, сказать, что все схвачено, что скоро о нем никто уже и не вспомнит. Вот я и подумал, может, вы поговорите с ними?

Я сейчас способен думать только о своем номере в «Краухерст-Лодже». О том, чтобы вернуться в него и завалиться спать.

— Знаете, я немного устал, — отвечаю я. — Может быть, завтра, а?

— Я был бы страшно благодарен вам, если бы вы смогли поговорить с ними сегодня, — настаивает он.

Я вижу в его глазах что-то вроде отчаяния, похоже, переизбрание, представлявшееся ему прежде делом простым и легким, основательно осложнилось. В маленьком городе вроде Уинтерс-Энда жестокое убийство воспринимается совсем не так, как в большом.

— Ну хорошо. Но только полчаса, не больше, — говорю я.

В «Лесопилке» тихо, музыкальный автомат молчит. Серьезные бизнесмены городка, — их насчитывается меньше дюжины, — сидят за столиками в углу бара. Больше здесь никого нет. Сэвилл подводит меня к ним, представляет. Кто-то предлагает мне пиво. Кто-то еще спрашивает:

— Так когда вы, ребята, покончите с этим делом и позволите нам вернуться к нормальной жизни?

Я улыбаюсь, киваю, стараюсь выглядеть уверенным в себе. Да, мы взяли подозреваемого прямо на месте преступления. Да, он сядет в тюрьму на долгий срок. Нет, в том, что происшедшее сократит число приезжающих в город туристов, я сомневаюсь.