Угрюм-река

Острая борьба, ведущаяся представителями передовых идей, сторонниками свободы и справедливости с силами реакции, неожиданные повороты в судьбе враждующих, отражение этой борьбы в жизни всех других персонажей, невольно вовлекаемых в общий водоворот, — все это не может не волновать и не захватывать читателя. И здесь — секрет занимательности романа.

Но, проявляя заботу о занимательности, о том, чтобы «сразу заинтересовать читателя», В. Шишков все время помнит, что главной его задачей является донести до читателя идейное содержание произведения. «Интрига, — писал он, — отнюдь не должна быть чем-то самодовлеющим, наоборот, она должна выполнять служебную роль, то есть способствовать тому, чтобы идея, смысл, целеустремленность произведения были наиболее подчеркнуты и выявлены динамически»³[4]. Такова роль интриги в «Угрюм-реке».

Идейные и художественные достоинства романа сделали его любимой книгой советского читателя. Роман неоднократно переиздавался в Москве, Ленинграде, Новосибирске, Куйбышеве. Писатель получал множество читательских отзывов с выражением признательности и удовлетворения.

О большой популярности произведения свидетельствует любопытный случай. Однажды В Шишков получил посылку из одной периферийной библиотеки — это был экземпляр «Угрюм-реки», растрепанный, зачитанный до дыр, с разрозненными листками, с полустертой печатью. По словам одного из друзей писателя, «эта книга радовала Вячеслава Яковлевича, так как показывала исключительный интерес к его произведению».

Новые издания романа, читательские конференции, драматические постановки, переводы на многие иностранные языки — все это является свидетельством того, что интерес к роману не ослабевает и в наши дни.

И. Изотов.

Жене и другу

Клавдии Михайловне Шишковой

Посвящаю

«Уж ты, матушка Угрюм-река,

Государыня, мать свирепая».

Из старинной песни

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

На сполье, где город упирался в перелесок, стоял покосившийся одноэтажный дом. На крыше вывеска:

СТОЙ. ЦРУЛНА. СТРЫЖОМ, БРЭИМ, ПЕРВЫ ЗОРТ

Хозяин этой цирюльни, горец Ибрагим-Оглы, целыми днями лежал на боку или где-нибудь шлялся, и только лишь вечером в его мастерскую заглядывал разный люд.

Кроме искусства ловко стричь и брить, Ибрагим-Оглы известен пьющему люду городских окраин как человек, у которого в любое время найдешь запас водки. Вечером у Ибрагима клуб: пропившиеся двадцатники — так звали здесь чиновников, — мастеровщина-матушка, какое-нибудь забулдыжное лицо духовного звания, старьевщики, карманники, цыгане; да мало ли какого народу находило отраду под гостеприимным кровом Ибрагима-Оглы. А за последнее время стали захаживать к нему кое-кто из учащихся. Отнюдь не дешевизна водки прельщала их, а любопытный облик хозяина, этого разбойника, каторжника. Пушкин, Лермонтов, Толстой — впечатления свежи, ярки, сказочные торцы бегут со страниц и манят юные мечты в романтическую даль, в ущелья, под чинары. Ну как тут не зайти к Ибрагиму-Оглы? Ведь это ж сам таинственный дьявол с Кавказских гор. В плечах широк, в талии тонок, и алый бешмет как пламя. А глаза, а хохлатые черные брови: взглянет построже — убьет. Вот черт!

Но посмотрите на его улыбку, какой он добрый, этот Ибрагим. Ухмыльнется, тряхнет плечами, ударит ладонь в ладонь: «Алля-алля-гей!» — да как бросится под музыку лезгинку танцевать. Вот тогда вы полюбуйтесь Ибрагимом…

Заглядывал сюда с товарищами и Прохор Громов.

Оркестр давно закончил последний марш, трубы остыли, и турецкий барабан пьет теперь в трактире сиводрал. Сад быстро стал пустеть. Дремучий, вековой, огромный: нередко в его трущобах даже среди бела дня бывали кровавые убийства. Скорее по домам — мрачнел осенний поздний вечер.

Прохор Громов, ученик гимназии, сдвинул на затылок фуражку и тоже направился к выходу.

Вдали гудел отчаянный многоголосый крик, словно граяла на отлете стая грачей. Прохор Громов остановился:

«Драка», — и он припустился на голоса прямиком, через клумбы цветов и мочажины.

— Бей!

Он треснул по голове бежавшего ему навстречу мальца. Опытным глазом забияки он быстро окинул поле битвы: на площадке, где обычно играла музыка, шел горячий бой между «семинарами» и «гимназерами». К той и другой стороне приставали мещане, хулиганы, всякий сброд.

— Ура! Ура!

— Гони кутью в болото!

— Ребята!.. Наших бьют!..

Прохор Громов выхватил перочинный нож и марш-марш за удиравшими. В нем все играло диким озорством, захватывало дух. Рядом с ним неслись кулачники, где-то пересвистывались полицейские, трещали трещотки караульных, лаяли псы.

— Полиция! — И все врассыпную. — Лезь по деревьям!..

Но буйный нож Прохора, наметив жертву, уже не мог остановиться. Прохор на бегу полоснул парня ножом. И сразу отрезвел.

— Полиция!.. — с гамом мелькали возле него пролетающие тени. — Айда наутек!

Прохор Громов вскочил на решетку и, разодрав об железо шинель, перепрыгнул.