Угрюм-река

— Если бы ей угрожала смертельная опасность, могли ли б вы отдать за нее свою жизнь?

— Мог бы, — без колебания ответил Прохор. Ибрагим-Оглы прищелкнул языком, тихонько сказал:

— Молодца Прошка!.. Джигит… Цх!..

— Могли бы вы, защищая честь матери, убить человека?

— Человека вообще — пожалуй, мог бы.., в запальчивости, Анфису — нет.

— Разве я спрашиваю вас про Анфису? — И прокурор, держась за пюпитр, нагнул шею и ткнул медвежиной головой в воздух по направлению к Прохору. — А почему вы не могли бы убить Анфису?

— Я ее… Она мне… Она меня любила, была влюблена в меня… А я ее не любил.

— Она вас любила, вы ее нет… Так? Хорошо-с. Но ведь она была необыкновенной красоты и молодая… — и прокурор моргнул хохлатой бровью на фотографический портрет красавицы Анфисы, лежавший, вместе с ружьями, на столе, возле председателя. — Почему ж вы…

— Я считал ее злым гением нашего дома, — перебил прокурора Прохор.

— Отлично-с… Злым гением дома. Но были ль у вас размолвки из-за нее с вашим отцом?

— Нет… Впрочем, были… Я вступался за мать, за спокойствие матери.

— А не припомните ли вы, подсудимый, как однажды ночью после ссоры с отцом вы бросились бежать к дому Анфисы Козыревой, причем кричали на бегу: «Я убью ее, я убью ее!» В ваших руках было оружие…

Прохор пошатнулся и переступил с ноги на ногу.

— Нет, этого не было, — уверенно сказал он и откинул рукою черный чуб.

— А я утверждаю, что было.

— Откуда вы это знаете?

— Не сметь задавать мне вопросы! — на весь зал по-медвежьи рявкнул прокурор.

Все вздрогнули, Прохор отступил на шаг. Председательствующий было схватился за звонок, но рука его робко остановилась. Он промямлил:

— Я просил бы господина прокурора…

— Прошу суд огласить показания крестьянина села Медведева Павла Тихомирова, — перебил прокурор председателя суда.

В показании значилось, что Павел Тихомиров действительно слышал слова «я убью ее» от бегущего с ножом в руках Прохора, что вид Прохора Громова был, как у сумасшедшего или пьяного, что его увел домой Ибрагим-Оглы, черкесец.

— Не правда! — крикнул Прохор. — Павел Тихомиров должен нам, мы у него описали корову. Он мстит нам… Он врет. Не правда!

— Где правда, где не правда, — выяснит суд, это не ваше дело, — заметил прокурор, потом он запустил обе пятерни себе в густые лохматые волосы, взбил их копной и стал походить на старого цыгана из страшной сказки. — А вот скажите, подсудимый: с какой целью вы однажды догнали Анфису Козыреву, ехавшую с учителем села Медведева в город, почему и чем вы были в то время так встревожены и почему, после коротких разговоров с вами, Анфиса Козырева вернулась обратно? Или этого тоже ничего не было? Тоже не правда? — Ни на секунду не спуская с Прохора устрашающих цыганских глаз, прокурор отхлебнул воды и шумно, как звук трубы, высморкался.

Прохор напряженно молчал, он готовил уклончивый ответ, но в голове темная пустота была и сердце увязало в боязни.

— Подумайте, подумайте, — сказал прокурор успокоительно, и глаза его притворно подобрели. — Впрочем, ежели вам нечего ответить, можете не отвечать. Или можете прямо сознаться, что вы убили Анфису Козыреву. Вы!

Председатель позвонил в звонок и, противореча самому себе, сказал:

— Здесь нет убийц. Здесь подозреваемые подсудимые.

— Для кого нет, а для кого есть, — буркнул прокурор. — Вы ж сами в тех же выражениях допрашивали Ибрагима-Оглы. Ну-с, дак как, подсудимый Громов? — твердо нажал он на голос и перегнулся через пюпитр.

В зале все раскрыли рты и посунулись вперед в ехидном подкарауливающем ожидании, что скажет Прохор.

Но Прохор Громов — как в рот воды, молчал. Ему показалось, что этот старый цыган из страшной сказки припер его, ни в чем не повинного, в угол и душит липкими грязными руками, от которых пахнет луком, дегтем, лошадиным потом.

— Скажите, подсудимый, — видя смущение Прохора, совсем мягко улыбнулся прокурор.

— Сопровождавший Анфису Козыреву учитель не был должен вашей фирме? Вы не описывали у него за долги корову, как у крестьянина Павла Тихомирова? Он не имеет основания вам мстить?

— Нет. Нет.

— Прошу суд огласить показание отсутствующего по болезни учителя Пантелеймона Рощина.

В показаниях, между прочим, говорилось, что он, учитель Пантелеймон Рощин, такого-то числа и месяца был приглашен Анфисой Козыревой сопутствовать ей в город за ее личный счет, что на неотступные вопросы учителя о цели ее поездки Анфиса, наконец, сказала, что она везет прокурору «документик», от которого Громовым не поздоровится, а Прохору не бывать женатым на своей невесте, «девке Нинке».

— Довольно, — прервал прокурор чтеца. — Что вы скажете на это, подсудимый?

— Я не знаю, кто здесь врал, — с деланной запальчивостью, но внутренне содрогаясь, проговорил Прохор. — Врал ли в своих показаниях учитель, врала ли учителю Анфиса.