Углич

Олеарий, неоднократно приезжавший на Русь, упрекал русских людей в большой склонности к вину и писал, что «порок пьянства распространен у русского народа одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями до такой степени, что если видишь по улицам там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них внимания, как на явление обычное. Попадет извозчик на такого пьяного, валяющегося на улице и ему знакомого, взвалит его на телегу и отвезет домой, где получает плату за благополучную доставку. Русские никогда не пропускают удобного случая выпить или опохмелиться чем бы то ни было, но большею частью просто водкой. Они считают за великую честь, если кто в гостях им поднесет чарку водки, а простой народ, холопы или крестьяне так ценят эту честь, что если какой-нибудь знатный боярин поднесет им из собственных рук несколько чарок, то они все будут пить, из опасения оскорбить отказом, до тех пор, пока не свалятся на месте… И не только простой народ, но и знатные бояре, даже царские великие послы не знают никакой меры в употреблении предлагаемых им крепких напитков».

Из русской летописи известно о том, как киевский князь Владимир (Х век) заявил чужеземным послам, что «Руси есть веселье пити, не можем без того быти».

Действительными притонами пьянства и распущенности являлись в городах тайные корчмы, где курили вино и продавали его тайно. Но подобные притоны в Угличе, как и в других городах, преследовались со всей суровостью.

Вот по таким притонам и отбыл городовой приказчик Русин Раков.

* * *

После обеда Андрейка прошелся по богатым покоям, остановился у одного из оконцев, выходящего в сад, и замер. Господи, да кто же это?

Сердце Андрейки дрогнуло. По саду медленно прохаживалась Полинка! И, кажись, одна. Как же ее жена приказчика от себя отпустила?

В древней Руси полагался непременный послеобеденный сон. Все спали — от царя до последнего бедняка; даже лавки закрывались, и всякая торговля прекращалась, пока не отдохнет хозяин со своими домочадцами. Нарушение этого обычая вызывало всеобщее осуждение, как проявление неуважения к заветам предков.

Войди иноземец в Углич — и его удивление будет беспредельным. Полное безлюдье на улицах и странная, кладбищенская тишина. Весь город будто вымер. Углич спит…

Русин Егорыч, по-видимому, прилег в избе объезжего головы, подручные же печника прикорнули на лавках, а Андрейка стоял у окна и, наблюдая за девушкой, мучительно раздумывал:

«Выйти или не выйти? Другого случая может и не подвернутся. Надо же ей рассказать о своих чувствах. Пусть наконец-то изведает, что в нее по уши влюблен парень из Гончарной слободки. Пора, Андрейка, давно пора!».

Полинка же вышла в сад украдкой. После обеда Ульяна Даниловна легла спать вместе с сенными девками и вскоре сладко захрапела. Сморил сон и служанок. Одна лишь Полинка не могла уснуть. В ее глазах стоял большой, чернокудрый, кареглазый Михайла Нагой. Щедрый, горячий в ласках. И зачем только она его полюбила? Простолюдинка — князя. Надо, было, как следует подумать, прежде чем идти к этому пылкому человеку в постель. Но сердцу не прикажешь. И вот теперь страдай, мучайся, зная, что Михайла Федорович где-то ласкает уже другую девушку. Господи, как это тяжело пережить!

Полинка посмотрела на Ульяну Даниловну, на спящих рукодельниц, затем встала с лавки, надела голубой сарафан, сунула ноги в легкие сафьяновые башмаки и тихонько вышла из светлицы.

Тенистый благоухающий сад успокаивал, уводил от грустных мыслей. Здесь она проведет полчасика, а затем, также потихоньку вернется в светлицу.

Вот тебе и «потихоньку». Попалась! За ней идет кто-то из дворовых людей приказчика. Теперь жди беды. Русин Егорыч хоть и добр к ней, но за нарушение древнего обычая не простит… Боже! Это не дворовый, а молодой мастер, кой вручил ей подарок в день пресвятой Троицы. Что ему понадобилось?

— Здравствуй, Полина Лукьяновна, — смущенным, взволнованным голосом произнес Андрейка.

— Здравствуй…

— Андрейкой меня кличут.

— Как ты здесь очутился, Андрейка? Уходи поскорее, а то, не дай Бог, Русин Егорыч увидит. Строг он.

— Ведаю, Полина Лукьяновна. Приказчик на весь день по городским делам уехал. А я ему новую печь ставлю.

— Всё равно уходи. Мало ли кто увидит.

— Да все спят, как убитые… Да ты не пугайся, Полинушка. Надо мне тебе слово молвить.

Полинка пожала плечами: то по отчеству, как знатную женщину повеличал, то вдруг Полинушкой назвал задушевным голосом.

Она внимательно посмотрела на мастера: молодой, высокий, ладный собой, синие глаза, как у девушки, русые кудри, кольцами спадающие на лоб, перетянуты узким кожаным ремешком.

— Говори, Андрейка, да только побыстрей.

И тут умелец застыл, будто воды в рот набрал. Он смотрел на Полинку влюбленными глазами и не мог вымолвить ни слова.

— Ну же. А то я сейчас уйду.

— Сейчас, Полинушка, — осекшимся голосом начал Андрейка. — Ты не удивляйся, но я… я давно думаю о тебе… Давно люба ты мне, Полинушка. Ночами не сплю, и все мысли только о тебе.