Углич

— Далече ли?

— О том мне неведомо.

«Никак у царя», — подумал Бельский и поспешил во дворец.

Но у Федора шурин не появлялся. Борис Федорович уединился в своих покоях. Он сидел в высоком резном кресле и напряженно раздумывал:

«Надо ли было прятаться от Бельского? С Богданом делили радость и горе. Собинный друг, советчик, мудрый наставник. Вкупе боролись с боярами, тайны свои друг другу поверяли. Но то было при царе Иване. Жили за спиной государя и беды не ведали, ходили в царских любимцах… А что же ныне? На троне „пономарь“ Федор. Сестра Ирина стала царицей. Она умна, думчива и благолепна. Царь любит ее и во всем ей повинуется. То на руку. Через сестру можно править Русью. Можно бы, но на пути встали царевы попечители. И один их них — Богдан Бельский. А помыслы его теперь иные. Он принял сторону последнего сына Ивана Васильевича. Федор же часто недужит, его смерть не за горами, и тогда трон будет наследовать малолетний Дмитрий. Царством же начнет управлять его опекун, Богдан Бельский… Но бояре злы на Богдана, они сами не прочь завладеть троном. На Москве началась свара. Бельский попытается пробиться к престолу силой. Но моей помощи ему не будет. Бельский стал опасен. Лучше уж на время заиметь дружбу с боярами-земцами, а там, с Божьей помощью, и их сломить».

Борис предал Богдана.

Бельский же, ничего не ведая об измене свояка, готовил расправу попечителям Федора. Кремль был на замке, дворец окружен верными стрельцами.

Князь Иван Мстиславский и боярин Никита Романов изведали о кознях Бельскогого, всполошились, подняли оружных послужильцев и с великим гомоном двинулись к Фроловским[53] воротам. Они были заперты.

— Откройте, служилые! Аль не признали? — спесиво выкрикнул с коня Иван Мстиславский.

— Признали, князь, — отвечали стрельцы, — но впущать не велено. На государя злой умысел держите!

— Околесицу несете! Это Богдан Бельский зло против царя умышляет. Открывайте!

Но стрельцы не шелохнулись.

К воротам подоспел Иван Петрович Шуйский, прославленный воевода, коего почитали в народе.

— Негоже вам, стрельцы, от нас Кремль запирать. От кого обороняетесь, чью руку держите? Аль ляхи мы, аль татаре поганые? Ужель ныне я ворог ваш? Негоже, стрельцы!

Служилые заколебались, начали промеж собою совещаться. Наконец порешили:

— Противу тебя, воевода Иван Петрович, мы зла не держим. Ступай с боярами к царю.

Стрельцы пропустили опекунов через калитку и вновь ее замкнули. Боярские послужильцы замахали саблями и самопалами, хлынули к воротам.

— Впущай, стрельцы! Силой откроем!

С Ильинки, Варварки, Никольской, Зарядья валили на Красную площадь люди. Валили оружно: с рогатинами, топорами, дубинами. И часу не прошло, как вся площадь была запружена народом.

Стрельцы, стоявшие за бойницами кремлевской стены, толковали:

— Мать честная, эк прут!

— Почитай, вся Москва высыпала.

— Отроду экого не было. Будто в осаде сидим.

— Богдана хулят. Бунтует народ.

А народ и в самом деле ярился. Чернь, с избытком хватившая нужды и горя от опричников, вымещала зло на Бельском:

— Не хотим Малютина сродника!

— Хватит нам опричников!

— На плаху Богдашку!

Стрелецкие сотники осерчали, повелели палить из пищалей. Грянул залп, заряды просвистели над головами посадских.

Красная площадь еще пуще поднялась:

— Братцы! Нешто Богдашкиных прихлебателей будем терпеть?! Разворачивай пушки на ворота! — зычно прокричал, поднявшись на раскат[54], дюжий мужик в малиновой чуйке[55]. Его признали: известный мастер с Пушечного двора.

— Разворачивай! — с грозной решимостью отозвалась толпа.

Посадские полезли на раскаты.

Стрелецкий голова кинулся к пищальникам.

— Пали по крамольникам!

И стрельцы пальнули.

На площадь упали убитые, застонали раненые. Но стрелецкие залпы не рассеяли посадских. Народ вознегодовал с новой силой.

— Братцы! Вставляй ядра! Разобьем ворота!

— Разобьем!

— Смерть Бельскому!

— Смерть погубителям!

Во дворце переполошились. Народ поднялся! В Китай-городе начали громить боярские усадьбы. Земцы послали на стены голосистых бирючей[56], те прокричали:

— Уймись, народ московский! Бояре хотят слово молвить!

Трое знатных бояр поднялись на стену Фроловской башни.

— Великий государь и царь Федор Иванович просит народ разойтись. Ступайте по домам, православные!

Чернь же не послушалась:

— Не пойдем по домам!

— На плаху Бельского!

— На плаху!

Бояре помышляли еще что-то молвить, но их голоса потонули в негодующем реве восставших.

Бояре сошли вниз и поехали к дворцу.

Неистовые, воинственные крики народа стали слышны даже в покоях Федора. У царя и вовсе ноги подкосились, и он едва не рухнал на пол, если бы его вовремя не подхватил постельничий.

— Страшно мне, — утирая кулаком слезы, произнес царь и встал на колени перед образами, начав усердно молиться.

В опочивальню явились посланники Федора. У царя еще сильнее полились слезы из глаз: он не хотел начинать своё царствование кровопролитием, и ему, было, очень жаль своего опекуна Бельского.