Особенно опасен Борис Федорович Годунов. Он, Афанасий Федорович, давно ведает тайные помыслы Бориса — выдать свою сестру Ирину за младшего сына царя Федора. Его не останавливает и то обстоятельство, что царевич хил и скудоумен и не пользуется никакой честью не только в среде боярства, но и народа. Годунову на это наплевать. Лишь бы стать шурином Ивана Грозного. И тогда этот хитрый царедворец примет все меры, дабы Нагие не оказались самыми близкими людьми Ивана Васильевича. Надо, непременно надо опередить Бориса Годунова.
И случай подвернулся. Через две недели у Афанасия Нагого намечались именины. Он пойдет царю и попросит его к себе в гости. Не должен же Иван Васильевич отказать главе Удельной Думы. Царь любит пображничать на всяких пирах. Вот тогда-то, как бы ненароком, Афанасий Нагой и покажет государю свою цветущую племянницу.
Иван Васильевич и в самом деле не отказал Нагому. Он хорошо помнил его заслуги перед Отечеством. Именно Афанасий Нагой после некоторых побед в Ливонии и взятия Полоцка был отправлен большим послом к крымским татарам, дабы убедить хана Девлет-Гирея в бесполезности вражды с могущественной Москвой.
Вопрос был чрезвычайно труден и почти неразрешим. Иван Васильевич проводил долгие беседы с дьяком Посолького приказа Андреем Щелкаловым — кого послать в Крым, и склонить хана к миру. Выбор пал на Афанасия Нагого, и тот с честью выполнил опасное и тяжкое поручение царя. Нагой остановил движение крымских татар на Русь. Иван Грозный был доволен. Не случайно он возвел умного посла начальным человеком Удельной Думы.
Пышные, нарядные хоромы Афанасия Нагого были недавно срублены в Константиновском переулке, неподалеку от двора князей Сицких. В самом государевом Кремле! Честь-то, какая. (Любое новое строительство в Кремле дозволялось только с личного разрешения царя, и если бы Афанасий Нагой не стал во главе Удельной Думы, то ему никогда бы не видать новых кремлевских хором).
Две недели готовился Нагой к приему Ивана Грозного. Он должен закатить такой пир, коего Москва еще и не видывала. Он не щадил ни казны, ни своих измотанных дворовых слуг.
И вот день именин настал. По древнему обычаю хозяин должен был встретить высокого гостя у ворот своих хором, но Афанасий Федорович, ломая старозаветный порядок, встретил великого государя всея Руси на выходе из дворца.
Иван Васильевич с помощью стремянного слуги взобрался на коня и молвил:
— Ну, Афанасий, показывай свои хоромы.
Нагой был без коня. Он шел обок царевой лошади и умильно высказывал:
— Хоромишки мои простые, без причуд и диковин, великий государь. Куда уж мне, твоему холопу, избой своей похваляться.
— Простых хоромишек я еще здесь не видывал. Ты мне обличье Кремля не порти, Афанасий, а то ведь знаешь, на каком переулке прижился, — нахмурился Иван Васильевич.
По телу Афанасия Федоровича пробежал холодный озноб. Намек царя был прозрачным: переулок хоть и назван в честь храма святых Елены и Константина, но прямехонько ведет в самое жуткое место Москвы — Пыточную башню с застенками.
Конь Ивана Васильевича украшен богатым снаряжением. Седельные луки горели золотом. Сидение и крыльца обтянуты аксамитом[18]. Поверх седла — попона из вишневого бархата, шитая золотом и жемчугами; по краям ее тянется густая золотая бахрома. Подшейная кисть — из шелковых нитей с жемчужной сеткой. Стремена серебряные, чеканные. Гремячие цепи тоже из серебра, с шариками внутри. Попона, закрывающая круп коня, из атлабаса[19], полосатая, расшитая золотом и серебром, цветами граната, украшена чеканными вставками с драгоценными каменьями и жемчугом, по краю обшитыми кружевами с кистями.
На охоту и пиры Иван Васильевич обычно ездил без своего
Впереди царя ехали два десятка оружных стремянных стрельцов в лазоревых кафтанах — из отборной охраны великого государя. Позади — шли пешком знатные князья и бояре в богатых одеждах, члены Удельной Думы.
От царских палат до хором Афанасия Нагого не так уж и далеко: миновать Соборную и Ивановскую площади, двор князя Федора Ивановича Мстиславского — и окажешься в Константиновском переулке.
— А вот и хоромишки мои, великий государь, — скромно молвил Нагой. А у самого глаза озабоченные и настороженные. По нраву ли придется его новый дом Ивану Васильевичу?
Царь остановил глаза и зорко глянул на хоромы Нагого. Афанасий явно прибеднялся. Причудлив рубленый терем! Узорные башни о шести переметах, живописные кровли, крестчатые бока, шатровые навесы над крыльцами с витыми столбами, затейливые решетки, резные петушки…
— Добрую избушку поставил, — вновь усмехнулся Иван Васильевич, и мрачные глаза его чуть потеплели.
У Нагого отлегло от сердца.