Углич

К дворцу прибежал Никита Качалов с челядью. Вырвали Василису с Осипом, а тут и Михайла Битяговский с сыном Данилой подоспел.

Дьяк выхватил саблю.

— Прочь! Зарублю!

Тяжелый, звероликий Битяговский бесстрашно пошел на толпу, избивавшую Волоховых. Толпа на миг опешила, чем не преминул воспользоваться Осип Волохов, кой успел укрыться на дворе дьяка.

Тут примчался на коне Михайла Федорович Нагой. Лицо его побледнел, когда он увидел мертвого царевича.

— Битяговские, Никитка Качалов да Оська Волохов сына моего зарезали!

— Кровопийцы! — в ярости воскликнул Нагой. — Бей их!

Но Битяговскому и его родичам удалось спрятаться в дьячей избе.

— Люди добрые, покарайте злодеев! Они, по наущению Годунова, убили царского сына. То — святотатство! Бог не простит душегубства. Цари — от Бога! Именем Христа, покарайте злодеев!

Посадские, вместе с Михайлой Нагим, хлынули к дьячей избе; высекли топорами двери и поубивали Битяговского, сына его Данилу и племянника Никиту Качалова.

Разгромив приказную избу, шандальный мастер Богдашка Неведров гаркнул:

— Айда на подворье Битяговского! Добьем злыдней!

— Добьем! — воинственно отозвалась толпа. — Буде терпеть мздоимцев! Поборами задавили. Народу — железа и кнут, сами же в шелках и бархатах ходят. Круши лихоимцев.

Ворвались в дьячьи хоромы: ломали, крушили, зорили сундуки, ларцы и подвалы. Дьячиху с тремя взрослыми дочками и Осипа Волохова нашли на чердаке.

Вот ты где упрятался, Каин! — наступая на Осипа, крикнул Богдашка. — К царице его на расправу!

— А с бабами чо?

— К царице!

Дьячиха воспротивилась:

— Не замай! Худо всем будет. Супруг мой, Михайла Демидыч, укажет вас в цепи заковать. На дыбу подвесит!

— На дыбу? Сучья порода! — пьяно выругался ражий[154] детина. — А ну, топчи баб! Соромь Битяговских!

Детина двумя руками разорвал на смачной дьячихе сарафан.

— Соромь!

Женку и девок предали сраму, а затем потащили на суд и расправу к царице. «Ободрав, нагу и простоволосу поволокли к дворцу».

Мария Федоровна оплакивала в Спасо-Преображенском соборе Дмитрия. В храм втолкнули дьячиху, ее дочерей и Осипа Волохова. Царица оторвалась от сына и, с безумным, горящим взором, шагнула к Битяговским и Волохову.

— Любуйтесь своим черным делом, злодеи. Любуйтесь! Возрадуйтесь, дети сатаны!

Битяговские закрестились, пали перед святынями.

— Нет на нас вины, матушка царица. Крест целуем!

— Прочь! — гневно закричала Мария Федоровна. — Прочь от креста, святотатцы! Люди, убейте погубителей царевича!

И была бы Битяговским смерть, но в ту пору вбежали в храм архимандрит Феодорит да игумен Савватий с послушниками. «Ухватили дьячиху с дочерьми и отняли их и убити не дали».

Но в храме оставался едва живой Осип Волохов. Василиса заклинала царицу помиловать сына, дать сыск праведный, но Мария Федоровна была неумолима. Едва святые отцы вышли из храма, как она выдала Волохова толпе. Осипа разодрали на куски.

Удовлетворенный расправой над убийцами, Михайла Федорович, остался подле тела царевича, а разъяренная толпа ринулась крушить дворы «неправедных» бояр, приказных людей и ненавистных судей. По пути оказались новенькие хоромы Юшки.

— Потатчик и лизоблюд Битяговского. Смерть доброхоту убийцы! — гаркнул всё тот же Богдашка Неведров.

— Смерть!

Юшку порешили дубинами, хоромы его разграбили и пустили под них «красного петуха»[155].

Дом Русина Ракова не тронули: хоть и строг был приказчик, но особого зла от него угличане не ведали…

Старый Шарап, изведав о смерти Юшки, глухо отозвался:

— Чуяло мое сердце, что добром он не кончит. Бог долго ждет, да метко бьет.

А вот Андрейка Юшку пожалел. Всё же брат родной! Но жалость его не была долгой. Отец, наверное, прав. Знать, так Богу было угодно.

После погромов Андрейка отыскал Богдашку Неведрова и молвил:

— Шибко приметен ты был, Богдаша. Годунов коноводов[156] не простит. Казнит без пощады. Надо уходить тебе из Углича.

— Пожалуй ты прав, друже. В Дикое Поле подамся. С казаками погуляю.

Крепко обнялись, облобызались трехкратно, и на долгие годы Богдашка Неведров исчезнет из города. (Позднее, в 1609 году, он станет одним из мужественных руководителей обороны Углича против польско-литовских интервентов).

В Москву помчались гонцы Нагих с грамотами к царю Федору Ивановичу. Но Годунов зря времени не терял: верные ему люди были расставлены по Углицкой дороге. Гонцов схватили и доставили к Борису. Желание злого властолюбца исполнилось!.. Надлежало только затмить истину ложью… Взяли и переписали грамоты углицкие: сказали в них, что царевич в судорожном припадке заколол себя ножом от небрежения Нагих, которые, закрывая вину свою, бесстыдно оклеветали дьяка Битяговского и ближних его в убиении Димитрия, взволновали народ, злодейски истерзали невинных. С сим подлогом Годунов поспешил к Федору, лицемерно изъявляя скорбь душевную; трепетал, смотрел на небо — и, вымолвив ужасное слово о смерти Димитриевой, смешал слезы крокодиловы с искренними слезами доброго, нежного брата. Царь, по словам летописца, горько плакал, долго безмолвствуя; наконец сказал: «да будет воля Божия!» и всему поверил