Углич

— Премного благодарен тебе, благодетель, — низехонько поклонился Юшка. — Десять рублев на хлопоты жертвую.

— Подбирай плотничью артель, Юрий Шарапыч!

Когда обрадованный Юшка удалился, Битяговский довольно подумал:

«— Сей разбогатевший ямщик станет мне верным подручным. Денег, знать, у него гораздо больше, чем он говорил. Сгодятся, зело сгодятся его злато и серебро».

А затем мысль дьяка перекинулась на царевича Дмитрия. Злой подрастает, змееныш. Принародно обещал отрубить голову Борису Федоровичу. То ль не прямая угроза правителю? Надо спешно на Москву отправляться.

Глава 17 УГЛИЦКАЯ ДРАМА

Борис Годунов вот уже несколько лет был обеспокоен углицкими вестями. Последний приезд дьяка Битяговского его и вовсе встревожил.

«Нагие повсюду хулят меня и ждут, не дождутся кончины Федора. Пестуют Дмитрия на царство… Углицкий двор — мятежное скопище. Дмитрий грозиться отсечь мою голову, и, случись его владычество, отсечет!»

Борис Федорович собрал духовных пастырей.

— Православная церковь строга и благочестива, законы Божьи святы и нерушимы. Так ли сказываю, отцы?

— Истинно, боярин, — кивнули архиереи.

— А коль так, скажите мне, святейшие, дозволено ли быть женату в четвертый раз?

— То грех, боярин. Святая церковь не дозволяет более троицы.

— А коль в пятый раз?

— Великий грех, боярин!

— А коль в седьмой?

— Святотатство! Поругание Христовых заповедей!

— Добро, святейшие. Однако ж не все христиане блюдут Божьи заповеди. Покойный царь Иван Васильевич женился на Марии Нагой в седьмой раз. Гоже ли оное?

— То срам! — вскричали отцы. — Государь потерял стыд и благочестие. Жизнь его полна грехов и прелюбодеяний…

После беседы с архиереями и послушным ему патриархом Иовом, Борис Федорович направился к царю. Но разговор был нелегким, и только лишь через неделю Годунову удалось вырвать у заупрямившегося государя новое «царево» повеленье. По всем храмам Руси были выслан патриарший указ, запрещающий упоминать на богослужениях имя царевича Дмитрия.

Младший сын Ивана Грозного, зачатый в седьмом браке, был оглашен незаконнорожденным.

Нагие возроптали:

— При царе Иване Васильевиче худого слова не изронили о Дмитрии. Видели в нем продолжателя великого рода. Ныне же царевич стал неугоден. Но кому? Одному Бориске. Русь же — за Дмитрия. Ему наследовать престол!

Бранили Годунова при Дмитрии, а тот, девятилетний отрок, не уставал повторять:

— Казню Бориску. Голову отрублю!

В последнее время царевича всё чаще стал одолевать «черный недуг». На великий пост Дмитрий «объел руки Ондрееве дочке Нагого, едва у него отняли».

«Много бывало, как его (Дмитрия) станет бити тот недуг (падучая) и станут его держати Ондрей Нагой и кормилица и боярин и он… им руки кусал или за что ухватит зубом, то отъест».

Вести из Углича доходили до всех городов Руси. Посадская чернь открыто хулила попов:

— То — происки Бориса Годунова. Задумал он последнего Рюриковича искоренить, а святые отцы в одну дуду с ним дудят. Не верьте попам, православные! Стоять за царевича Дмитрия!

— Стоять!

— Долой Бориску!

На Руси нарастал всенародный бунт, готовый вот-вот перекинуться на Москву, где и так было неспокойно.

Борис Годунов резко повысил жалованье стрельцам и земским ярыжкам[151], приказал ловить крамольников, попросил крымского хана подтянуть свои войска к рубежам Руси, а затем принял окончательное решение, касающееся царевича Дмитрия.

* * *

Юшка поставил-таки себе хоромы вблизи кремля. Михайла Нагой места себе не находил. Какой-то захудалый человечишко, пропахший клопами ямщик, отпетый ворюга (Михайла Федорович, несмотря на подтверждение из Москвы, так и не поверил в «честные» деньги Юшки) посмел поставить роскошный терем на Спасской улице.

Ямщик с самого начала постройки тыкал под нос Михайлы «царской» грамотой и важно высказывал:

— Мне сам великий государь указал подле кремля хоромы ставить. Глянь на печать, князь.

— Ведаю я эти царские грамоты. Ведаю! То Бориски Годунова проделки. Ты же Мишке Битяговскому мзду на лапу сунул, вот он и поусердствовал. Такой же мошенник!

— Бунташные слова о царе, Годунове и дьяке его сказываешь. Негоже, князь. Нещадно наказан будешь государем.

И тут Михайла уже не стерпел, и двинул Юшке кулаком в самонадеянное лицо. Из носа ямщика хлынула кровь.

— Убивают, люди добрые! Средь бела дня ухлопывают! — истошно завопил Юшка.

А князь быстро зашагал к дому Битяговского. «И была тут брань великая». Но ничего поделать с дьяком Михайла Федорович не мог. Выгнать его из Углича нельзя: послан в город «царем» и Боярской думой.

Юшка же, закончив постройку дома, наведался к соборному протопопу, попросив его освятить «хоромишки» для доброго житья. Но протопоп заупрямился:

— Видение мне было от Спасителя. Не могу твой очаг освящать.

— Да как же так, батюшка? Ни в один дом без освящения не войдешь. Нельзя рушить стародавний обычай.

— Не могу, сыне. На проклятом Богом месте свой дом поставлен. Видение было.

— Вот заладил, батюшка. Да я тебе немалую деньгу пожалую.

— Изыди! — огневался протопоп. — Поищи себе другого святителя.