Читаем Углич полностью

Мария Федоровна и прочие Нагие возмутились. Особенно негодовал Михайла Федорович:

— Слушай, дьяк. Ты чего самочинствуешь? Аль тебе неведомо, что казну царице Боярская дума установила, а не какой-то приказный крючок. Не лезь!

— Не сверкай очами, князь, — ехидно отвечал Битяговский, наслаждаясь гневом Нагого. — Был у меня посыльный из Москвы. Думные люди сочли, что вдовой царице нет резону столь денег отпущать.

— Кто это счел, и где грамота?

— Будет грамота, князь. И недели не пройдет, как вручу в твои белы рученьки. С голоду ножки не протянете.

Битяговский явно издевался, чего не мог стерпеть Михайла Федорович. Он становился запальчивым и необузданным, когда его оскорбляли. И быть бы дьяку битым, если бы он вовремя не почувствовал неистовство князя и не заметил его тяжелые, стиснутые от ярости кулаки. Такой несдержанный человек может и насмерть прихлопнуть.

Битяговский, предупреждая наскок Михайлы Федоровича, отступил от князя на добрую сажень и заполошно закричал своим подручным, кои всегда его сопровождали, когда он направлялся во дворец.

— Данила, Никита, Осип! Видоками будете!

Михайла скрипнул зубами.

— Мразь! Ну, погоди, сволота, за всё Нагим ответишь. На коленях будешь елозить!

Круто развернулся и, злой, мятежный, зашагал к красному крыльцу.

Битяговский проводил его тягучим, ненавидящим взглядом. Гордый князек. Ну да Борис Федорович скоро спесь из него вышибет. На коленях-то тебе, Михайла, придется ползать, и никакой пощады тебе не будет, хе-хе…

Было дьяку немногим за сорок. Не мал и не высок ростом, зато обличье имел запоминающееся.

«Андрей Лупп-Клешнин, — напишет историк, — представит Годунову человека надежного: дьяка Михайлу Битяговского, ознаменованного на лице печатного зверства, так, что дикий вид его ручался за верность во зло».

Дьяк и в самом деле был зверолик. Заросшее дремучей бородой лицо его, с жесткими, диковатыми глазами, могли напугать не только младенца, но и взрослого человека. Встретишься с таким в лесу — за лешего примешь. (Не зря меткий на клички народ сразу прозвал его «Лешаком»).

Борис Годунов, впервые увидев Битяговского, тотчас подумал, что этот, страшноватый на вид человек, не подходит на роль исполнителя его чудовищного плана. Но Бориса разуверили и Лупп-Коешнини, и дядя, Дмитрий Иванович:

— Хитрости и кровожадности ему не занимать. За кошель золота он выполнит любое поручение, и следов никаких не оставит.

И Борис (не без колебаний) согласился.

Битяговского угличане невзлюбили с первых же дней его приезда. Каждый ведал: дьяк прислан Борисом Годуновым «досматривать» царицу Марию и ее сына Дмитрия, с коим угличане связывали большие надежды. Никто в городе не сомневался, что в Угличе живет будущий царь всея Руси, и всякий представитель Годунова вольно или невольно становился недругом угличан.

Обычно (до опалы Нагих) каждый посланник из стольного града будоражил посадскую чернь. У многих накопились обиды на приказный люд и «неправедных» судей, и десятки посадчан, в поисках правды, стремились пробиться к высокому московскому гостю, теша себя надеждой, что тот разберется в их нуждах и «именем государя» накажет всякого рода мздоимцев и притеснителей.

К Битяговскому же никто челом бить не пошел, но это не смущало дьяка. Он сразу понял, что весь Углич горой стоит за опальную царицу и ее сына, и нет смысла угличан в чем-то другом переубеждать. Пусть увеселяются пустыми чаяниями.

И вдруг к Битяговскому пришел сын Данила и молвил:

— К тебе, батюшка, человек просится.

— Человек? — вскинул черную косматую бровь дьяк. — Из подлых людишек, аль из купцов?

— Да не поймешь, батюшка. На тройке подкатил, в кафтане цветном.

— Кличь!

Пришлось Юшке (в кой уже раз) повторять свою необычную историю о том, как к нему «неожиданно» привалило богатство. Но Битяговского особенно порадовали другие слова:

— Князь Михайла Нагой мне не поверил и сбросил меня в поруб. Три недели просидел, едва Богу душу не отдал, пока от вдовы Тулуповой из Москвы праведная весть не пришла. Князь же, вместо того, чтобы прощеное слово молвить, на меня, непорочного человека, едва с кулаками не накинулся, а хоромишки в добром месте поставить не разрешил, да еще всякими непотребными словами облаял. Худой князь, государевы законы, как поганой метлой выметает.

— Да то ж ни в какие ворота не лезет! — сотворил дьяк разгневанное лицо. — Бей челом государю!

— Да я, досточтимый Михайла Демидыч, в грамоте не горазд. И рад бы.

— То не беда. Писцы у меня борзые, мигом с твоих слов грамоту настрочат. Государь жутко разгневается на злостного нарушителя законов российских.

Говоря о государе, Битяговский конечно же имел ввиду Бориса Годунова. Все челобитные, шедшие на имя царя, шли через руки правителя.

— Я тебе подмогну, Юрий Шарапыч. Отпишу Борису Федоровичу. Будет тебя скорая грамота на постройку хором в добром месте… Но в приказах у нас дьяки с отписками не спешат, бывает, по году челобитчики ответа дожидаются. Так я сам не седни-завтра в Москву снаряжусь, дьяку кое-что поднесу, и тот мигом своих приказных подстегнет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза