Удавка на собачьей шее (СИ)

–

Рамси, в одной рубахе и легких бриджах, сверяется с захваченной из библиотеки книгой последний раз. Он и так помнит имя каждого живого и мертвого северянина, каждого живого и мертвого железнорожденного, каждого человека Долины и Речных земель, даже Фреев, спасибо Уолде. Но одна ошибка перед отцом может перечеркнуть эти знания. Рамси не любит ошибаться.

Но когда Русе заходит, Рамси куда интереснее собачья цепь-удавка на его поясе, чем легкое осуждение в брошенном на убранную книгу взгляде.

– Начинай, – без предисловий говорит Русе и снимает удавку, кладет на стол.

Русе раздевается под внимательным взглядом Рамси, пока тот на память перечисляет имена, даты и события. Иногда Русе спрашивает что-то, и Рамси послушно и верно отвечает. Расходится стяжка грязно-розового плаща, и тот падает к маленьким ступням. Русе неспешно, смотря в никуда, расцепляет крючки на дублете из отделанной мехом черной кожи, с кольчужными рукавами и розовой шелковой подкладкой, развязывает шнурки. Снимает ремни и кинжальную перевязь, стягивает через голову рубаху, оставаясь в одних узких бриджах и сапогах. Садится на сыновнюю постель и слушает, по одному стягивая сапоги и развязывая шнуровку бриджей. Машинально проводит рукой по худой безволосой груди, сидя голым, смотря куда-то сквозь промороженное оконце, пока Рамси говорит и говорит, не сбиваясь.

Рамси смотрит на отца, и холодный сквозняк от оконца до двери перестает чувствоваться. Русе раздевается так спокойно и размеренно, что кажется, будто он собирается принять ванну, а не взять собственного сына в рот. Отец выглядит уставшим, даже немного изможденным, Рамси может увидеть пару проступающих под гладкой кожей ребер и еще больше идущей по лобку седины, паучьей сеткой вьющейся вокруг маленького члена. Кажется, Рамси сбивается от мысли об этой седине, потому что Русе смотрит на него искоса, с каким-то слабым-слабым недовольством. Потому что он должен, не сбиваясь и не совершая ошибок, перечислять семейства, а не думать о том, как собственный член натягивает штанину холщовых бриджей.

– Достаточно, – неожиданно говорит Русе, никак больше не комментируя услышанное. – Возьми удавку.

Рамси поднимается. Раньше не было никаких удавок. Раньше он помнит несколько раз в отцовской спальне, там Русе велел ему сосать, и несколько – в подвалах, там Рамси уже послушно сосал сам, и после Русе мягко, холодно надрачивал ему, сжимая плечи другой рукой. А теперь здесь – с удавкой. Рамси не знает, что это будет. Рамси хочет все из возможного. Хотя внутренне ему и немного не нравится, что Русе может захотеть взять его как женщину, стянув цепь на шее, но не то чтобы сильно. Когда он идет к столу, забрать удавку, открытая головка члена трется о бриджи, и кажется, что все, что угодно – неплохая идея. Никто не способен причинить боль Рамси Болтону, а с вопросами высокой морали – это не к нему. Ведь с отцом – это совсем не то что у месящих дерьмо мужеложцев. Это же любовь, дери вас все боги, это кровь от крови. Здесь все можно.

Рамси сжимает удавку в ладони крепко и поворачивается к Русе. Тот полулег на постель, выражение его лица не изменилось. Рамси удерживает жадность во взгляде и нетерпеливо касается бедра, находит натянувший бриджи член, прижимает к ноге, поглаживает. У Русе на переносице на долю секунды появляется мелкая морщинка. Не нравится.

– Иди сюда, – не просьба и не приказ, холодные и безучастные слова. Но Рамси подходит, бросает удавку на постель, стягивает рубаху, обнажая потную волосатую грудь, открывая липкие подмышки. Глаза Русе все еще безучастны. Благосклонность.

Рамси тянет завязку на бриджах, подавляя короткое желание хоть чуток отдрочить себе перед тем, как забраться на постель. Русе следит за ним, дожидается, пока совсем разденется – гладит холодным взглядом толстые, сильные бедра, красный крестьянский член, торчащий к полному животу. Русе любит, когда кровь мешается с молоком – и сочным жирком, – и так уж вышло, что Рамси об этом знает.

– Надень, – Русе останавливает Рамси, уже поставившего ногу на постель, и бросает взгляд на удавку. Значит, все-таки придется. Рамси тихонько, утробно рычит, хватая удавку, но перестает, когда видит, как слабо подергивается маленький отцовский член. Рамси стягивает свою крепкую шею не слишком, выправив длинные волосы и уже плюнув смотреть Русе в глаза, глядя только между его худых, седых бедер. Собственный член слабо начинает сочиться, возбуждение темнит разум, но Рамси знает, что именно этого Русе не одобряет.

– Так, а теперь слушай, – Русе протягивает руку, и Рамси, даже не задумываясь, с полным доверием вкладывает конец цепи ему в ладонь. – Я знаю, чего ты хочешь. Я знаю, что ты можешь. И да, однажды ты сможешь управлять без моей руки. Но не сегодня. Сегодня я буду сдерживать тебя этой цепью, – Русе слегка натягивает удавку, когда Рамси кивает. – Если будет нечем дышать, не бойся и слушай, что я буду говорить.

– Я не боюсь, – спокойно и уверенно говорит Рамси, и это правда: он ничего не боится на самом деле. Как Король Ночи.

– Хорошо, – Русе еще проверяет, как скользит цепь на широком горле сына, не давит ли сильно плохо выбритый кадык, и откидывается на мягкую шкуру. По голой груди и плечам идут слабые мурашки от холода, длинная черная прядь лежит на худой щеке.

Рамси вопросительно смотрит в мутные отцовские глаза, но Русе ничего не делает, только его нос кажется острее от холода, и маленькие – светло-бежевые – соски твердеют. И Рамси еще не понимает, но пес внутри него уже довольно рычит, оглашает комнату заливистым лаем. Отец хочет, чтобы он взял его, чтобы покрыл, чтобы поимел. И это то, что он может.

Рамси опирается на постель левой рукой, правой подхватывая Русе под худую спину, приподнимая к себе. Как-то протискивается между бедер, прижимается, трется пахом – членом о член, тычется влажной головкой в поджатые от холода яйца, чувствуя, как прилипают к ней длинные седые волоски. Спину жжет холодом, и руки у него ледяные, а подмышки мокрые, по груди до бедер сводит похотливым огнем.

Трется, влажно и холодно, выдыхает шумно, когда член наконец скользит между ягодиц. Несложно догадаться, как надо и куда, и с члена уже довольно капает, чтобы не готовить никак. Рамси жадно тычется, все пытаясь без рук всунуть в узкий, прохладный вход. Первый рывок по горлу выбивает дыхание, Русе мгновенным движением обматывает цепь вокруг ладони, туго натягивая.

– Не как с женщиной, – тихо говорит он, ослабляя хватку, и Рамси, сбившись в дыхании, торопливо кивает. Его следующие движения аккуратны, он не хочет, чтобы Русе еще раз дергал удавку. Только потому, что не хочет рывка цепи на шее, не дающего дышать?

Рамси отпускает Русе, кладет на постель, и освободившейся рукой лезет между бедер. Сухо, холодно, слегка шелушится кожа. Между ягодиц даже чуть не влажно от пота, как будто Русе недавно мылся, только сухие волосы слегка колют подушечки пальцев. Рамси глотает, чувствуя, видя, что с его собственного члена в самом деле капает, густыми прозрачными каплями, и слюнит пальцы. Между ног сухой девки довольно смачно сплюнуть, но для отца он постарается быть ласковее. В голове невольно всплывает, как мать начиняла цыпленка, совала обмасленные пальцы в его широкое склизкое нутро. Рамси бы сейчас тоже не помешало масло, но можно обойтись и тем, что есть.

Обвести влажными, толстыми пальцами вход, чуток попробовать приоткрыть – ну давай же, давай! – узко, тесно, неудобно. Рамси еще слюнит пальцы и почти с интересом пытается просунуть хоть один, но вход слишком зажат. Впрочем, Русе не торопит, его дыхание размеренно, а рука с цепью расслаблена. Хочется выть. Хочется засадить. Хочется, хочется, хочется.

Но Рамси просто гладит подушечками пальцев отцовский зад, впервые в жизни задумываясь, а нужен ли ему самому такой здоровый член. Выходит, что практической пользы действительно немного. Но Русе очевидно не собирается осложнять ситуацию, заставляя сына слишком долго ждать. И чем мягче Рамси гладит, тем сильнее расслабляется дредфортский лорд. Первое сокращение под пальцами Рамси чуть не пропускает, но вот то, как дергается, потихоньку твердея, маленький член, пропустить невозможно. Рамси пересаживается, игнорируя нытье в паху, зажимает ладонью жилистое отцовское бедро, и все-таки толкает палец внутрь. Входит неожиданно легко после первых попыток, и яйца сразу коротко сводит от того, как внутри туго и гладко. Рамси осторожно имеет Русе пальцем туда-сюда, и отцовский член поднимается еще, подрагивая. Рамси плюет на все, наклоняется, проводит по нему своим мясистым языком, засаживая палец поглубже. Русе жмурится, глядя из-под полуопущенных век, податливо сокращается вокруг пальца. И Рамси не успевает даже толком отсосать, так, едва облизывает, чувствуя крепкий соленый вкус, когда Русе мягко тянет удавку. "Можно".

Рамси пристраивается между худых отцовских бедер, не ошибается больше, придерживает член рукой, прижимая головку к слабо сокращающемуся входу. Очень хочется внутрь. Нельзя спешить. Он пробует.

Узкий зад расходится медленно, но от нетерпения Рамси ощутимо течет еще, и с этим чуть легче. Согласно с движениями отцовских бедер – медленно и слабо вперед, чтобы чуток разошлось, и не менее аккуратно назад. Рамси тонет в кровавом мареве вожделения и тратит все силы на то, чтобы удержать себя, не засадить по яйца и не спустить сразу же. Русе спокойно наблюдает за ним, расслабившись на шкурах, только его бедра слегка подрагивают, и член твердо лежит на почти впалом животе. Рамси не сдерживает громкий выдох и жестко сдавливает отцовские бедра в ладонях, когда тугой зад сходится за его головкой, почти больно зажимает ее целиком. Но, как ни странно, дальше – легче, и медленно, но настойчиво Рамси протискивает член почти до конца, то и дело сплевывая на пальцы и обмазывая ствол, то и дело кусая нижнюю губу, даже не замечая. Он не знает, чувствует ли себя Русе хорошо, когда его зад распирает такой здоровый член, но наклоняется снова, снова берет под спину и начинает двигаться. Не так, как с загнанными суками, медленно, до того, что почти больно сводит яйца, крутит кишки, бьет кровищей в голову. Бережно.

Когда Русе поддает бедрами ему навстречу, Рамси не выдерживает и воет, утыкаясь мокрым прыщавым лбом в его жесткое плечо. Воет, как собака, не заметив, как и когда волосы все вымокли от распотевшейся кожи и облепили спину, плечи и лицо. Воет и начинает вбивать Русе в шкуры, в разошедшийся зад, по горячей смазке, и жжется, жжется, и вся кровь налилась в пах. Рамси не может кусать, но его ведет, сильно ведет, он ищет маленький отцовский зад, зажимая ягодицу в своей крестьянской ладони, оттягивая, чтоб удобнее засаживать, и вдалбливается по самые тугие, поджатые яйца. Лицо у него, должно быть, зверское, но он не знает и не думает. Хочется, хочется, хочется.

Капли пота выступают у Русе на лбу, слабые вздохи срываются из узких губ. Рамси слизывает пот с его лица, как огромный пес, обмирает вдруг – одним лицом, бедра так и долбятся в бедра, – глаза холодеют, это будет грязно, я этого хочу. Он вкусывается в узкий приоткрытый рот, жадно и глубоко пихает язык. Перед глазами красным-красно, и хочется грязного, грязного, похотливого. Это его первый полюбовный поцелуй, если так вдуматься. Удавка сперва натягивается поверх глотки, но после отпускает. Русе разрешает сыну вылизывать свой рот, разрешает кусаться и лизать зубы. И только когда Рамси настойчиво начинает толкаться языком глубже, ползет рукой по спине к шее, Русе тянет цепь. Есть тонкая грань между похотливыми и страстными поцелуями, не четкая, не логическая грань, и Рамси не должен ее переступать, даже несознательно. Переступишь единожды – запросто назад не повернешь. Но Рамси понимает и перестает еще до того, как полностью перекрывается воздух. Хорошо.

Русе чувствует упертыми в постель ногами движения мощных бедер, чувствует собственную легкость в крепких ручищах Рамси. Сын раза в два больше него, и это взаправду как лечь под огромного пса, дикого, мохнатого, капающего слюной. Но таково доверие. Доверие и удавка на шее. Хороший хозяин доверит псу свою жизнь без сомнения, но никогда по-настоящему не спустит с цепи. У Рамси слиплись все волосы на груди, пот течет с висков по длинным прядям, а член рвет и нестерпимо распирает зад с каждым толчком – бедра до упора в бедра. Русе вздыхает и закрывает глаза. Дыхание на лице пахнет медом, мясом и порченной кровью.

Рамси все сложнее и сложнее держать себя, Русе уже зажимающейся и визжащей целки, и ведет от этого и от того, что это первый раз без злости, без насилия – без смерти в конце. Ладно, без скорой смерти. Но пока и сейчас – Рамси сбивается в дыхании, шумно пыхтит, тяжело наваливаясь, но на самой грани стараясь уберечь худое тело в руках, и часто поскрипывает крепкое дерево постели, качается красный камень серьги в ухе. По спине бежит мелкая, злая, неконтролируемая дрожь, колени и ладонь скользят по лоснящемуся меху, утробный звук сам рвется из горла, и яйца жмутся совсем плотно. Удавка бьет по мощной, напрягшейся шее, и перед глазами идут пятна. Русе требовательно распахивает глаза, но Рамси не может остановиться, только рвет воздух толстым, мокрым ртом и дрожит весь. Но ярость не успевает зародиться в сером взгляде: добив до конца, последним движением Рамси выходит, сразу спуская на шкуры, промеж разведенных, слегка подрагивающих бедер. Он видит, как поджимаются отцовские яйца, как сокращаются ягодицы, и ничего не слышит. Дыхание в какой-то момент возобновляется, но Рамси даже не замечает этого. Белое-белое семя течет на постель.

Русе отсаживается, с едва видимой ноткой брезгливости вытирая брызнувшие на внутреннюю сторону бедра капли, обтирая после руку о шкуры. Его член еще поднят, но ни он сам, ни Рамси не тянутся к нему. Это негласное правило о том, что болтонское семя не расходуется зря. Когда Рамси женится на ком-то, с кем будет плодить детей, ему тоже придется это запомнить. Но пока псу делаются поблажки.

Русе поднимается с постели, удержав руку, чтобы жестом собачника не потрепать Рамси по холке, по жестким, ломким волосам – сгрести в кулак черную шерсть, насадить слюнявой пастью на член. Дредфортский лорд одевается легко и быстро, неудобно поправляя никак не опускающийся член в бриджах и искоса отмечая, как лениво, вальяжно валится Рамси на постель, следя за ним. Прислушивается, принюхивается. Удавка так и висит с толстой красной шеи, и Русе удерживает еще и глоток, сухое сокращение горла, которое слишком часто сегодня лизал холодный воздух непротопленной спальни. Есть вещи, которые делаются для семьи. Чтобы в ней царили мир и покой. Есть вещи, которые делаются, чтобы приручить дикого зверя. Чтобы он ложился к ногам по первому приказу и не смел жадно пялиться на обнаженную хозяйскую глотку. И есть вещи, которые делаются вне зависимости от того, что неизбежно произойдет после. Русе знает, как однажды с хрустом треснут звенья цепи, как кровавая морда повернется к нему, как пена, капающая с зубов, смешается с его кровью. Но, в конце концов, никто никогда не спрашивал, как именно сам лорд Русе унаследовал свой титул. Русе много знает о том, что случается однажды со всеми дурными псами. Бешены ли они или, наоборот, подозрительно тихи. Однажды каждый из них перегрызет хозяйскую глотку. Все они.

Тщательно одевшийся Русе уходит, еще думая о собаках. И немного – о том, как прозрачное семя течет по красной прыщавой коже. Рамси лениво и довольно вытягивается на постели, закрывая глаза. Холодный ветер гуляет по коридорам и комнатам Дредфорта, оставляя следы мурашек на коже. Рамси думает, что его отец ничего не понимает в воспитании. Русе и сам знает об этом.

Пса можно вести за собой и пускать вперед, можно подчинить или приручить, но если ты не сам воспитал щенка, отняв от жирной материнской сиськи, если взял дикого выкормыша – держи, крепче держи цепь. И не корми с руки, если не хочешь, чтобы он вырвал ее из плеча. Не смотри в кровавые, бешеные глаза, потому что пес не человек, и для него это лишь щенячья игра. Долгая, злая игра, приглядки к хозяину на слабину – то и дело потягивает цепь, проверяет, как, не устала держать человечья рука? И тянется эта игра день за днем без отдыха. И завтра начнется…

День первый.