Удар 'Молнии'

Отдаленность и полное бездорожье спасли городок от разорения. Ничего тут не украли, не разбили, не разрушили, вывезли только содержимое складов, оборудование и технику. В казармах остались солдатские железные кровати в два яруса, в столовой - электрокотлы, столы и скамейки - одним словом, входи и живи. Деду Мазаю все здесь нравилось, особенно природа: реликтовые нетронутые боры, большое озеро неподалеку, болота-беломошники, где еще краснела прошлогодняя клюква в воде. И время было благодатное: только что стаял снег, с сопок бежали ручьи, березы прыскали соком, едва коснешься коры; летели стаи уток, невысоко, на расстоянии ружейного выстрела; проносились косяки гусей на север. А мелкие птахи заливались по целым дням, - и это были единственные звуки в стойкой, бесконечной тишине.

Вот где надо жить! Вот бы где построить дачу!..

И только настораживал мрачный вид начальника штаба Головерова. Он вроде бы приступил к исполнению обязанностей, выбрал себе место, даже кабинет присмотрел на втором этаже командного пункта, с видом на озеро. Иногда зажигался, начинал спорить с генералом по какому-либо поводу, что-то советовал и даже отдавал распоряжения Тучкову или Шутову. Но неожиданно, будто на полуслове, замолкал, подламывался и отстраненно бродил сам по себе. Заметив, что Глеб не спал всю первую ночь в городке, генерал не стал его трогать, расспрашивать, ждал инициативы от него и не дождался. Во вторую ночь он отыскал начальника штаба возле антенного поля, где уже зеленела трава и пощелкивал первый соловей. Он лежал на досках у ограждения из колючей проволоки и, укрывшись своим бушлатом, видимо, старался заснуть.

- Что, брат, на свежий воздух потянуло? - спросил генерал.

- У меня боязнь замкнутого пространства, - будто бы отшутился Глеб.

Ему было совсем плохо, и потому следовало наваливать на него больше работы, обязанностей, заводить его щепетильной требовательностью, злить придирками, растравливать, как отвыкшего от привязи пса.

- По возвращении представишь мне план занятий по всем видам подготовки, распорядился генерал. - В первую очередь строевая и языковая.

- Какой язык? - спросил он из-под бушлата, словно из норы.

- Чеченский.

- Надо же... А я взялся за голландский, - вдруг засмеялся Головеров. Зачем он мне нужен?.. Голландия хорошая страна, правда, дед? Там так хорошо, войны нет и не будет.

- Преподаватель есть свой, - невзирая на легкомысленный тон начальника штаба, продолжал генерал. - В седьмом отделе давно засиделся майор Цыганов Парень толковый, возьмем в "Молнию". Пусть пока поучит нас языку, приглядимся, посмотрим...

Глеб сел, набросил бушлат на плечи, съежился под ним.

- Приказ уже есть, товарищ генерал?

- Вчера еще подписан.

- Значит, мне надо подавать рапорт? Жалко... Не было бы приказа - ушел так. Встал бы сейчас и ушел.

Это была не простая хандра, не последствия вольной жизни на гражданке, а скорее отрыжка чего-то старого, и потому давить на него было нельзя. Он, как забитый конь, уже не чувствовал ни кнута, ни боли.

- Что случилось, Глеб? - тихо спросил дед Мазай.

- Крыша едет... Надо уходить, по состоянию здоровья.

- Совсем туго?

- Туго, дед... Хоть пулю в лоб! Генерал послушал соловья, кряхтя по-стариковски, уселся на доски, спиной к Головерову.

- Значит, опять в бабах запутался...

- На сей раз не запутался. Наоборот, все так ясно... А посмотри, какие тут ночи светлые! Светлые и холодные... Я, дед, первый раз в жизни влюбился.

- Так женись, мать твою так!

- Ее нет в живых, - медленно и задумчиво проговорил Глеб. - А звали Марита. Красивое имя, правда? Ма-ри-та... Она не русская была, литовка. Я ее убил, дед. Только об этом никто не знает.

- В Бендерах? - Генерал подавил озноб, побежавший по спине.

Начальник штаба не ответил. Неподалеку в сосновом бору заплакала какая-то ночная птица.

- У тебя действительно крыша поехала...

- Она семнадцать человек... на тот свет отправила. А я ее отпустил. Дал свой московский телефон, адрес... Стреляла только из карабина "Барс", полуоболочечными пулями. Биатлонный патрон - сильный... - Головеров помолчал и почти задышал в затылок. - Через две недели казаки ее снова поймали с карабином, на чердаке, привели ко мне!!! Знаешь, дед, если бы она попросила, крикнула бы - спаси! Я бы еще раз спас. Увел бы и отпустил... А она смотрела на меня и молчала. Потом воды попросила, говорит: "Пить хочу". Я дал ей воды и ушел.

- Хорошо, хоть не своими руками, - проговорил дед Мазай, чтобы заполнить паузу.

- Какая разница, дед? - возмутился Головеров. - Своими, чужими... Нет больше Мариты. Только снится... Мне бы ее надо было похоронить. Говорят, тогда бы не приходила... Видел же, как трактор с тележкой подъехал, как ее забросили... Мог бы договориться с труповозом, взять ее и похоронить.

Надо было, - вздохнул генерал. - И мне надо было сказать!

Глеб замолчал, а молчать ему сейчас было нельзя и тишину слушать нельзя. К тому же здесь почему-то плакали ночные птицы...

- Это она тебе тогда плечо продырявила? Он не ответил, а спросил сам себя:

- Какой из меня теперь вояка?