Удалённый аккаунт

Долгожданное ничто — отсутствие мыслей, воспоминаний, чувств, словно я растворилась в пространстве. Продлилось это недолго: я очнулась через пару минут, когда кисло-горькое содержимое моего желудку потекло изо рта и носа, раздражая слизистые, отчего глаза застилали слезы. Попытки вдохнуть воздух приносили больше жгучей боли, а оно все не кончалось. Рвотные массы текли по лицу и рукам, которыми я ощупывала сначала щеки и подбородок, пыталась раздвинуть собственный рот, вычистить нос. Меня напугали звуки, рычаще-кашляющие и булькающие не то стоны, не то подавленные, как при сонном параличе, крики, которые я изначально даже не признала собственным. Было страшно. Пока мое тело сковывали судороги, и я барахталась в собственной рвоте, невысокая фигура стояла впереди. Она даже не смотрела меня, а ее черные длинные волосы ветер кидал из стороны в сторону. Я протянула к ней руку и попыталась позвать, но из моего рта вырвалась еще порция зловонной жижи, а слова превратились в хлюпающий кашель. Арина не обернулась, но поежилась. Она потерла руками голые плечи.

То, что со мной происходило, я могла бы назвать чем-то похожим на паническую атаку, но на деле, наверное, это была агония. Время тянулось бесконечно медленно, все внутренние органы жгло и крутило, но физическая боль отступала перед сковывающим страхом смерти. Хотелось, чтобы все закончилось, хотелось переместиться во времени и не пить никаких таблеток вовсе.

Арина наклонилась ко мне, а ее лицо постепенно приходило в фокус. Из ее разбитого подбородка хлестала кровь — она смешивалась с некогда содержимым моего желудка. Одного ее глаза не было вовсе — я не знаю, как выглядит вытекшее глазное яблоко, но, думаю, что именно так. Арина тоже хрипела и задыхалась, а когда она наклонилась, то превратилась в отражение в зеркале заднего вида, а я — в нее. Салон автомобиля выглядел так, словно его пропустили наполовину через мясорубку вместе с моими ногами. Завалившись в сторону, я лежала на обмякшем теле Елисея и смотрела на себя. Изо рта и правого глаза лилась кровь — она была повсюду, внутри и снаружи. За зеркалом лежала рука с белым маникюром. Я ничего не успела, — вот о чем я думала, хотя мысли озвучивал голос Арины. Это конец? Елисей мертв? Слезы выжигали травмированную глазницу, хотя едва ли это пробивалось сквозь оглушающую боль во всем теле. Почти никогда не испытывая ничего более безразличия к человеку, что лежал слева, я вдруг ощутила невыносимое горе. Такое же, как в больнице, когда сообщили о смерти Арины. Стало темно.

Будто очнувшись от сна, глубокого, когда просыпаешься удивленным, что вообще спал, я обнаружила себя в квартире Энже. На низком голубом столике, который был куплен для приема пищи, стояла моя фотография с черной лентой. Под ним лежала вялая Куроми, она слабо подергивала хвостом среди пластиковых упаковок, гранул наполнителя и тетрадных листочков с иероглифами. Энже слабо покачивалась, сгорбившись перед домашним алтарем из подручных средств, не издавая ни звука. Мое сердце сжалось. Мне казалось, что я упала рядом с ней на колени и протянула руки, но у меня не было ни рук, ни ног — ничего, чем я могла бы еще хоть раз прикоснуться к ней. Я хотела позвать ее, но чем же мне с ней говорить? Я — висящее в воздухе сознание, мне нечем взаимодействовать с миром, я не могла на него влиять. В зажатом кулаке Энже блеснуло лезвие, и мир снова погас.

Мокрый асфальт стремительно приближался, быстрее поезда метро. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что это я лечу к нему. Так быстро, что я только и успела голосом Наташи подумать “о, нет”, когда тело с хлопком и выворачивающим душу хрустом упало на шершавый холодный асфальт. С заминкой в долю секунды после ног, корпуса и поджатых рук, с размаху, как заполненный бетоном мяч, под звук ломающихся позвонков, ударилась голова. Сначала давление, я чувствовала, как кости черепа крошатся внутрь, впиваясь в мягкие ткани, а затем снова хлынула кровь. И единственный фонарь, свидетель, угас.

Поэтому, когда я в следующий раз приоткрыла веки, и увидела хмурое, выражающее отвращение, лицо фельдшера, который определенно помогал переложить меня на носилки, то была даже рада ему.

— Лыбится, — кто-то заметил.

Казалось неясным, мерещится мне вновь что-то или кто-то действительно просится поехать на скорой:

— У нее больше никого нет, — женский истеричный голос следовал за врачом вокруг машины, — пожалуйста, я ее очень близкая подруга… я заплачу! Сколько? Пожалуйста, скажите сколько…

— Че ты орешь? — прошипел мужчина, а дальше добавил шепотом, — пятьдесят и укажем вас близким родственником.

— Хорошо.