Удалённый аккаунт

— Здравствуйте, Тамара Федоровна! Я к вам с одним делом и, — кулаки забарабанили мне в спину сквозь тонкую дощечку, — одной проблемой.

Она махнула рукой, чтобы я отошла. Но стоило мне отпрянуть от двери, как вахтерша буквально упала на колени перед столом директрисы.

— Ирина Андреевна, не обращайте на нее внимания, она всегда была такой, — вахтерша еще что-то пробурчала и удалилась с рассуждениями о молодежи. — Акылай, Акылай, какими судьбами?

Не удивительно, что Тамара Федоровна меня еще помнила. Когда я была ее подопечной, то принесла много головной боли, когда познавала мир сквозь призму собственных проблем.

— Я ищу человека, который нашел меня… — ощущая глупость сказанного, я безуспешно пыталась подобрать слова и активно жестикулировала.

Тамара Федоровна подняла тонкие, нарисованные коричневым жирным карандашом брови.

— В этот раз ты решила не вламываться в мой кабинет ночью, растешь.

— В этот раз я вломилась в здание.

— Но остаешься собой, стабильно. Что ж, вряд ли я смогу тебе помочь, потому как такие вещи в личные дела не вносят, но, — она потерла руки, что-то обдумывая, — там точно есть записи, откуда ты к нам поступила, а в архиве того заведения, возможно, есть запись о милиционере, который тебя принес. Возможно, — она сделала акцент на этом слове, — но ничего обещать не могу.

Вместе мы пошли в старый архив, куда уносят все, что более не актуально и, вообще-то, давно должно было быть перенесено в цифровой формат. Но разве есть кто-то, кто стал бы этим заниматься или хотя бы финансировать? Портрет среднестатистического сотрудника детского дома — это преклонного возраста женщина, не имеющая не то чтобы педагогического, в худших случаях вообще какой-либо квалификации. А молодые специалисты не хотят работать за копейки, учитывая, что это адский неблагодарный труд.

Старый архив находился в соседнем помещении от библиотеки, где у всех книг на форзаце стояла советская и едва ли не царская цена, а надежно защищала важные документы деревянная дверь, укрепленная десятью слоями потрескавшейся краски. В комнатке без окон годами не протирали пыль, ближе к выходу на полках лежали более “свежие” толстые папки, а в глубине прятались самые старые.

— А каким годом датированы самые старые личные дела?

— 89-ым, — ответила Тамара Федоровна, перебирая папки с маркировкой “17”. — На полке подписаны последние цифры года. Все, что было до сгорело в пожаре в том же году.

— А можно посмотреть?

— Не положено, конечно, но можешь взглянуть, пока я не вижу.

Я перебрала несколько толстых рукописных “книг”, напоминающих старые медкарты в поликлиниках — на страницы были приклеены разные справки, бумажки, небрежным торопливым почерком записаны ключевые события в жизни детдомовцев. Так мне попалось дело Кругликова Егора Андреевича, которого несовершеннолетняя мать приехала рожать к бабушке в село под Нижним Новгородом и оставила в роддоме. Савишникова Александра Игоревича, ровесника предыдущего мальчика, судя по записям, перевели в возрасте 14 лет в колонию для несовершеннолетних и после записей не велось. Затем мне в руки попало личное дело девочки, которое имело лишь пару страниц и заканчивалась копией свидетельства о смерти.

“Гражданин(ка) Липятина Алия Семеновна

умер(ла) 11 августа 1999 года

в возрасте 14 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 1999 года августа месяца 12 числа произведена запись № 21129

Причина смерти — (не указана)

Место смерти г. Нижний Новгород

Район Сормовский

Область, край

Республика

Место регистрации 16082022 Отдел регистрации актов гражданского состояния по Нижегородской области

Дата выдачи 12 августа 1999 г.”

В глаза мне бросилась фамилия — точно такая же, как и у наших опекунов, а имя приемного “отца” — Семен. Я знала, что у них есть два взрослых сына, но о дочери никогда не слышала, поэтому логичнее было бы принять это за совпадения. Однако, Липятина — фамилия не распространенная.

— А почему в свидетельстве о смерти пропущен пункт “причина смерти”?

— Так самоубийц иногда записывали.

— Липятина Алия покончила с собой?

Тамара Федоровна застыла на мгновение, а затем повернулась ко мне, внимательно вглядываясь сначала в мое лицо, потом перевела взгляд на папку в моих руках и сощурилась, будто способна увидеть хоть что-то с такого расстояния.

— Да, — вздохнула она, — сложная история. Она была не то чтобы трудной, просто шабутной, — директриса недолго что-то обдумывала, — она не ввязывалась во что-то, за что ее можно было бы отправить в исправительное учреждение. Убегала гулять ночами, курила, один раз ее поймали на выпивке, общалась с неблагополучными ребятами, сбежала из дома на три дня, но, например, не употребляла наркотики и посещала школу, даже неплохо училась. Коротко говоря, была недостаточно плохой, чтобы ее взяли в такой центр. И родители решили ее проучить, основательно главное. Привезли Алю к нам, оставили, но планировали забрать через пару недель. А она дождалась ночи и повесилась на ремне в туалете.

Мы немного помолчали. Тамара Федоровна, думаю, надеялась, что я не задам этот вопрос.

— Это дочь моих опекунов?