Учитель Истории

Наглядную картину бренности человеческого бытия венчал заброшенный трехэтажный особняк. Выполненный в стиле неоклассицизма, он, судя по всему, был построен во второй половине XIX века. В очертаниях величественных руин еще угадывались отголоски былой роскоши: наверняка в свои лучшие годы дом считался жемчужиной уезда. Увы, с тех пор он сильно изменился и сейчас больше напоминал декорацию фильмов ужасов — даже яркий дневной свет был не в силах сгладить накатывающее ощущение забвения и замогильности. Облупленные грязные стены, черные провалы окон, ржавые кружева балконов, на которые уже никогда не выйдут хозяева, дабы насладиться прохладой июньского утра — тоскливое, жалкое зрелище. Больно даже думать, что ожидает нас внутри.

— Зайдем? — предложил я, и Яна согласно, впрочем, без особой охоты кивнула.

Но внутри нас ожидало нечто совершенно невероятное. Сделав несколько шагов за порог, я замер в немом восхищении, не в силах выразить словами нахлынувших чувств. Какой разительный контраст с тем, что я видел снаружи! Мы оказались посреди просторного круглого холла, стены которого уходили вверх, сквозь все три этажа, до самой крыши. Последнюю украшал расписанный резной купол. Солнечный свет, пробивавшийся через потолочные окна и дыры в самом куполе, обеспечивал прекрасную видимость. Справа и слева от нас на второй этаж вели две роскошные мраморные лестницы, украшенные ажурными, уже насквозь проржавевшими перилами. Изогнутые полукругом, они идеально вписывались в общий интерьер, каким он виделся безвестному зодчему. Но не купол и не лестницы заворожили меня. Фрески. Всюду были фрески. На стенах, на декоративных колоннах второго этажа, на потолке, в оконных проемах — везде. Выцветшие, полинявшие, а во многих местах и осыпавшиеся, они, тем не менее, смогли сохранить былую трепетную красоту. И только люди. Никаких пейзажей, никакой анималистики, никаких натюрмортов. Одни лишь люди, изображенные в полный рост, обычные люди, немыслимые в своей реалистичности. Некоторые портреты, казалось, вот-вот оживут и заговорят с тобой. Особенно захватило меня изображение матери с сыном на одной из стен. Богородица и ее дитя. Они стояли рядом, держась за руки — молодая женщина и мальчик. О божественной природе говорило только чуть заметное свечение у них над головами. Такие живые, такие красивые… Такие настоящие. И, одновременно — недосягаемые. Я никогда не считал себя религиозным человеком, но тут… Какая-то неземная благодать исходила от смотревших на меня ликов. Из глубины веков улыбались мне давно покинувшие этот мир люди, которым в силу небесной воли было известно все: что было, что есть, и что будет. А я? А что я… Я лишь пыль на ладони Вечности.

Как же выглядела эта красота во времена, когда дом был обитаем, если даже сейчас, спустя столько лет разрухи и запустения, она способна лишить дара речи неискушенного гостя?

— Говорят, предпоследняя графиня Юрьевская была очень повернутой тетенькой, — нарушила молчание Яна. — Это по ее распоряжению в усадьбе поверх старых мирских фресок налепили новые, вот эти. Муженьку ее это не понравилось, но он стерпел. А ее младший брат, которому незадолго до начала первой мировой отошло имение, не стал ничего менять. Хотя, как тут можно жить, когда на тебя со всех стен смотрят эти — не представляю. Я уже успела во всех грехах раскаяться, еще на десять лет вперед прощения попросила.

— Откуда ты знаешь про графиню? — спросил я, продолжая с глуповатым видом разглядывать изображение молодой матери, словно надеялся найти в ее образе ответы на все волнующие меня вопросы.

— «История родного края», шестой класс. Учись ты у Шизика, тоже все запоминал бы. Он в этом плане просто зверь. Хоть с виду тюфяк соломенный.

— Понятно…

Оторвавшись от созерцания фресок, я только сейчас осознал, что дом мертв. От пола не осталось ни камушка, ни дощечки — только голая земля, вся в ямах и рытвинах. В стенах зияют дыры и выбоины, местами торчит шпоновая оплетка, давно уже истлевшая до состояния крайней ветхости. Поднявшись на второй этаж, я увидел ту же картину, что и внизу — голый камень и сгнившее дерево. Третий этаж — аналогично.

— На крышу пойдем? — Яна, как тень, следовала за мной: то ли тоже интересовалась историей старого дома, то ли просто боялась оставаться одна.

— Выход замурован, — я кивнул в сторону заложенной кирпичами дверцы. — Видимо, местные сделали, чтобы дети не лазили.

— Снаружи лестница есть. Деревянная.

— Да? Я не заметил. Пойдем посмотрим.

Мы спустились вниз. С анфилады второго этажа я сфотографировал Богородицу с ребенком и сделал еще несколько общих снимков. На память. Так увлекся, что не сразу обратил внимание на длинную человеческую тень, тянущуюся по полу от входной двери. А заметив, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Там кто-то стоит.

— Да… — девушка в растерянности сделала несколько шагов назад.

— Будь здесь. И тихо.

Сунув Яне фотоаппарат, я спешно спустился вниз. Возможно, кто-то из местных увидел машину и зашел посмотреть…

— Филипп Анатольевич! Какая встреча!

В дверях стоял Глазунов. Да не один — с друзьями.