Учите меня, кузнецы (сказы)

— Я не про это! Она, Кузьмовна моя, из богатой семьи ведь происходила. Не вдруг-то за пастуха! Да за безродного притом… Подкидышем я в ихнюю деревню попал. Без имечка даже… Богданом и выкрестили. Бог, дескать, дал. У Миронихиного огуречника лежал, — отсюда «Мироныч» я произошел. И фамилия — Найденов…

Засиделись мы с ним в этот вечер. Так что, когда подостигла его беда, смех, как говорится, с горем перемешались, я-то потверже других суть дела знал.

Наташку мы с этого вечера промеж собой «демоновой невестой» вспоминать стали.

Эта-то вот «невестушка» ему и подыграла.

Началось с чего?..

Зимовка у нас в Сибири длинная. Полгода, а то и подольше, корми скотину и не греши. А кормов не всегда… Ину весну не в молоко уж корову кормим, а фуражную ее душу спасаем. На своих бы копытах в поле вышла. После такой зимовки она месяц-полтора в шерсть ест. Облинять чтобы, согласно природе. А к тому же и телом ей надо поправиться. Тут уж любой институт ей — не указ. Не постановишь, ходи, мол, лохматая, костлявая и устремляйся, как можно, в молоко работать. По пуду чтобы… А корма к этой поре подойдут — почему бы и по пуду не надаивать? Сочно всюду, зелено — самый молокогон, времечко.

Вот тут и наступит!

Первого председателя теребить начнут:

— Есть по пуду?

— Никак нет!

— Чтобы на другую пятидневку было! Сейчас не взять — когда и взять.

— Постараемся, попытаемся…

Ну и начнется.

Зимой овес в закромах лежал, а сейчас — в размол его. По полтора килограмма на голову засыпаем. Нет своего — купить устремляемся. Жмыху там или комбикорму какого. Травы по угорьям косим, грабли гоняем, клочки сшибаем. Мало этого — в яровое залезем. Горох с викой косим, рожь. По две, по три машины в день зеленой этой подкормки к стаду возим, под копыта мечем. Ночная пастьба в это время проверяется, контрольные дойки устраиваются. Закипит, братец! И всюду эта поговорка слышится: «У коровы молоко на языке». На языке — и нигде больше! Дедами, мол, еще установлено. Мудрыми… Зимой нам, видишь, мудрость не в мудрость, а сейчас в районной даже газете жирными буквами про «язык» с пудом. В лежачем положенье вику эту с горохом корове под губу подсовывают, на аппетит воодушевляют. Дай только пуд, родная… Пуд! Понимаешь? Не подгадь в районном масштабе! Войди в сознанье!

А она не сознает.

Знай себе линяет да потерянный вес нагуливает.

— Есть по пуду? — председателю звонят.

— Нету, — вздохнет тот в трубку.

— Соль лизать даете?

— Даем. Лижут.

— Поенье изобильное?

— От пуза.

— Когда же — пуд?

— Кто же его знает…

Так вот до осени вокруг пуда и колотимся. Выходит — мы зимой, весной корову изобидим, а она летом с нас свое возьмет. Круговерть такая получается.

И вот дожили мы одну весну, удалы колхознички, что вилы занозить не во что стало. Ни сена, ни соломы, ни мякинного охвостья. Скотина ревет — рвет за сердце. И отправляет наш председатель один обоз кочки на болоте резать, другой — «воробьятник» подсекать. Мелкий кустарничек такой… Перетрем, говорит, его на механизмах — авось что и пожуют.

Обозники запрягают, а сами и на супонь даже не поплюют. Первая примета, что не с охотой…

— Кто его сроду ел, этот воробьятник… — ворчат.

— Съедя-я-ят! — бодрится председатель. — Должны… Вещество-матерья всюду одинакова. Крахмал, сахар и клетки… Только извлекай! Лось вон, тоже парнокопытный, одно племя с коровой, а за самое лакомство этот воробьятник предпочитает. Что… хе-хе… французу устрица…

Тут наша «демонова невеста» и оказала себя. Отделилась от других доярок и подступает к председателю:

— Почему мы летом жируем? Почему летом в три горла корову пичкаем? Я вот, — оглянулась на подружек, — при всех зарекаюсь: не надо нам летнего комбикорма, смечите в стога ту траву несчастную и вику с горохом, а зимой эту экономию верните. Сверх имеющего рациону. Если наши коровы не звонкоребрые, не в обезьянском косматом виде на пастбище выйдут, они, может, с одного подножного по пуду давать начнут.

Ничего не ответил ей тогда председатель. Только губами пожевал.

А в июне заговорил:

— Рожь подошла, девчата… подкармливать надо. По телефону опять звонили и в газетной передовице напечатано.

— Не буду! — Наташа кричит. — Не буду! Забыли французскую устрицу?!

Она, видишь, с молоденького ума как бы некоторый свой почин задумала.

— Не бывало у нас в Сибири такой роскоши, чтобы летом корове будущий урожай скармливать, хлеб ей под ноги валить, — с материного голоса доводит.

— Ты не мудри-ка… — осек ее председатель. — Пошире наших бороды есть! Строго указано — подкармливать. А что не бывало, мало ли чего не бывало! Подкормил да не надоил — корова не дала, на внутреннюю секрецию сослаться можно, а не подкормил — самого за хобот. «Недоработал. Передовому препятствуешь. Хозяйственная неграмотность». Так рассекретят — до свежих веников…

Разговор этот в присутствии Мироныча состоялся.

Смотрит он на Наташку. «Не порох, — думает, — ты, девка, изобрела, и не процветет колхозное животноводство от твоих сэкономленных охапочек да килограммов, однако…»

Дорогим ему показалось Наташкино такое беспокойство. Сшевелилась девчонка. Обет на себя берет.

Ну и подкрепил ее.